|
А порой мама водила нас и в католический собор, если там был какой-нибудь праздник. «Изучай все религии, цветок моей души. Хорошо, когда есть возможность выбрать», — всегда повторяла она, наверное, полагая, что какой-нибудь бог может оказаться лучше других. А теперь я вообще не была уверена, что бог существует. Мной двигал лишь инстинкт выживания. Родители бы во мне разочаровались. Сабина была бы близка со своей бабушкой — единственной, кого она знала. Они бы вместе готовили в тесной кухне, и бабушка научила бы мою дочь семейным рецептам — как когда-то научила меня. Но она теперь тоже боится даже слово сказать. Однажды вечером, когда мы готовили ужин, я посмотрела на свекровь и увидела — вот оно, мое будущее. Картина собственной жизни повергла меня в отчаяние. Эта женщина остается в тени, запуганная собственным сыном. Отец мужа тоже боится человека, в которого превратился его старший сын. Они не смели рта открыть, чтобы его не разгневать. Бессильно стояли и смотрели, как он меня бил. Жестоко. Упариваясь, словно мясник, разделывающий тушу. Мне их жаль, и я буду скучать по людям, которыми они когда-то были, но теперь пора подумать о себе и ребенке. Хотя, надо отдать им должное, поначалу они пытались нас защитить, но очень быстро поняли, что под угрозой может оказаться их собственное здоровье. Честно говоря, я тоже за них испугалась. Свекровь заливалась горькими слезами, но не могла отвести удары от меня. Вот тогда-то ко мне пришла простая мысль: спасти нас с Сабиной могу только я сама. Я не решилась сообщить им, что уеду, потому что не могла рисковать их безопасностью. Чем меньше они знают, тем лучше. Дочь заворочалась в беспокойном сне, и я погладила ее по волосам, чтобы успокоить. — Тссс… Тише, тише, — пробормотала я. В автобусе было много народу, но все спали или ушли в себя, слушая музыку в наушниках. Никто не обращал на нас внимания, какое счастье! Пока все шло гладко и превосходило мои лучшие ожидания. Год назад муж так сильно избил меня на глазах у дочери, что она перестала разговаривать. Сжавшись в углу гостиной под градом его ударов, я долго не могла прийти в себя, но, подняв глаза, встретила взгляд Сабины, которая спустилась вниз из своей комнаты, услышав шум. Ей уже приходилось видеть, как ее отец поднимает на меня руку, но на этот раз все было совсем плохо. Раньше она кричала или пыталась вмешаться в нашу ссору, и мое сердце рвалось на части из-за того, что ей приходится видеть подобные вещи. Когда мою голову сотряс удар Суреша, я увидела, как глаза дочери расширились от ужаса, а рот широко раскрылся — но крика не последовало. У нее был шок. И такой несчастный вид, что даже муж замер, и я смогла, с трудом двигая непослушными ватными ногами, вывести ее из комнаты и успокоить, позабыв о собственной боли и крови. Раны зажили, синяки прошли, сломанные кости срослись, но шок моей дочери так и не был пережит. Она не плакала. С того самого дня она не произнесла ни слова. Не смеялась от радости и не кричала от страха. До того случая она была сообразительной и развитой для своего возраста девочкой, хорошо говорила и была такой забавной живой непоседой. Я с наслаждением слушала ее детский лепет. Прошло несколько лет, в течение которых она не издала ни звука. Даже когда мы одни и больше никто ее не услышал бы — все равно тишина. Словно моя девочка не смогла меня простить за беспомощность, и я ее не виню. Я сама не могла себя простить. В тот самый момент, когда она потеряла голос, я поняла: мы дошли до черты, пора принять правильное решение и действовать. Пора уходить. Нужно было положить этому конец, и я поклялась уехать во что бы то ни стало. Как долго еще я смогу оправляться после побоев? А вдруг недалек тот час, когда шлепки и удары посыплются и на Сабину? Этого я допустить не могла. Моя малышка уже достаточно травмирована. Я всегда следила, чтобы с ее красивой головки не упал даже волос, и все же позволила тьме проникнуть в ее душу, забрать ее язык. |
