Как давно это было — два или даже три года назад? Не имеет значения, ведь теперь Вера мечтала о дочке.

С Герой они встречались уже несколько месяцев, он даже снимал её ню. «А где у тебя эта ню?» — веселилась Копипаста. Гера долго колдовал над снимком, вмонтировал в спину два больших крыла — к сожалению, чёрных.

Раньше Вера пренебрежительно относилась к фотографии и не считала её искусством. Фотограф не создаёт сюжет, а присваивает его. Да, нужен взгляд. Да, надо заполнить кадр по максимуму. Но это — техника или, так уж и быть, ремесло. Так считала Вера прежних времён, но теперь она думала по-другому. Странные работы Геры, которые она бегло смотрела тем утром, при тщательном изучении увиделись иначе — он дарил каждой женщине новую судьбу и другую историю. А это уже искусство.

Естественно, Стенину интересовало, кем были Герины модели — брюнетка с локоном на шее и худышка неопределённой масти? Но фотограф не стал рассказывать, отмахнулся. По утрам он бывал всё так же раздражителен, часами лежал в кровати под мрачным, похожим на ружейное дуло, взглядом Шварценеггера. А потом оттаивал, принимал жизнь заново — каждый день.

— У тебя одна рука всегда холодная, а другая — горячая, — заметил однажды Гера. Была сладкая, как халва, и такая же серая ночь. Луна пряталась за тучами. Вера вдруг выпалила:

— А ещё я жду ребёнка.

Гера шлепком включил свет — так некоторые медсёстры ставят уколы. Шварцнеггер болезненно сморщился от яркой вспышки, а Вера и вовсе ослепла на мгновение.

— Какого ещё ребёнка?

Без привычных очков лицо Геры выглядело голым, неловко смотреть.

— Обыкновенного. Девочку.

— Но ты же предохранялась?

Вера действительно предохранялась — мамина знакомая врачиха прописала ей марвелон в таблетках. Она бросила пить таблетки в тот день, когда у Юльки родилась Евгения. Это было всего лишь совпадение — Вере показалось, что от таблеток она стала тяжелеть в самых важных местах. Особенно огорчали бёдра — когда Вера садилась, они некрасиво расплющивались, а вот у проклятой Копипасты оставались стройными и длинными, как французские багеты.

Гера нашёл очки на полу, криво нацепил их и гневно смотрел на Стенину. Шварценеггеру, тому вообще было некуда глаза деть, была бы его воля — покинул бы этот флэт с его драмой.

Вера изучала засаленные пятна на обоях — причудливые, как облака. Вон то, слева от Шварца, напоминает Австралию. Рядом — слон с рифлёным, как шланг пылесоса, хоботом. Внутри Веры, там, где вовсю шло строительство маленькой девочки — ручки, глазки, ножки, — всё окаменело и умолкло. Услышать хотя бы шевеление зависти, её привычные взмахи крыльями, шёпот…

— Тебе всего двадцать! Какой ребёнок?

Гера ходил по квартире, кидал всё, что попадалось на глаза — попадалось такое, что не жаль. Карандаш, Верина косметичка, пустая винная бутылка. Драгоценная камера лежала рядом, но её не заметили, тогда как менее удачливые предметы летали и гремели на радость соседям — айне кляйне нахтмюзик.

— А, я понял! — возликовал Гера. — Ты замуж хочешь, да?

— Вовсе нет, — сказала Стенина, и это была правда. Сейчас ей хотелось не замуж, а уйти отсюда. Уйти как можно скорее, и неважно, что будет потом. Вера надела блузку, потянулась за колготками, как вдруг Гера прыгнул на диван — как подросток.

— Верка, ну можно ведь как-то решить эту проблему?

— Это не проблема! — Вера держала в руках колготки, и всё показалось ей вдруг нелепым.