* * *

Карлу десять лет…

* * *

Чернокожий наклоняется над Карлом и яростно впивается в его губы.

* * *

Карлу десять лет. Его мать умерла. Отцу пятьдесят. Брату Вилли — девятнадцать. По последним слухам, брат вместе с инсургентами воюет против испанцев.

Отец Карла не одобрил решения Вилли и отрекся от сына. Именно поэтому Карл должен унаследовать сигарную фабрику. В один прекрасный день Карл станет хозяином судеб почти сотни женщин и детей, работающих на фабрике, которые с утра до вечера скручивают отличные сигары, столь ценящиеся во всем мире.

Правда, сейчас, когда американские корабли заблокировали порт, нельзя сказать, чтобы бизнес шел хорошо.

— Но война практически закончена, — говорит сеньор Глогауэр, — и вскоре все вернется на круги своя.

Было воскресенье. Над Гаваной разносился перезвон колоколов. Больших и маленьких. Во всем мире, казалось, царил сплошной колокольный звон. Выйдя из церкви, сеньор Глогауэр вместе с сыном шел вниз по Прадо, направляясь к центральному парку. С тех пор, как началась война, количество бродяг, казалось, увеличилось в четыре или пять раз. Сеньор Глогауэр любил ходить пешком. Вот и сейчас с брезгливым выражением на лице он вел своего сына через толпы оборванных попрошаек, прокладывая себе дорогу тростью. Время от времени какой-нибудь особенно отвратительный и настырный нищий получал ощутимый тычок тростью пониже живота. При этом сеньор Глогауэр улыбался и чуть-чуть поправлял свою роскошную белую шляпу. Костюм на нем тоже был белый. На Карле — матросский костюмчик кофейного цвета. Костюмчик был тесный, Карл шел и обливался потом. Отец Карла придавал особое значение этим воскресным пешим прогулкам. Он заявлял, что Карл должен узнать народ, среди которого живет, и не бояться его. Карлу необходимо уяснить, что все они жалкие, ленивые, трусливые ублюдки, поэтому не следует их опасаться, даже когда имеешь дело с целой стаей — как, например, сейчас.

Этим утром на Прадо была выстроена для смотра бригада волонтеров. Мундиры не по размеру сидели на них кое-как; далеко не у всех были винтовки. Однако маленький испанский лейтенант расхаживал взад-вперед вдоль шеренги с такой гордостью, будто он был Наполеоном, проводящим смотр Великой Армии. Разместившийся позади шеренги волонтеров военный оркестр наигрывал воодушевляющие марши и патриотические песни. Колокола, вопли попрошаек и оркестр создавали такую какофонию, что Карл чувствовал: еще немного — и его уши не выдержат. Звуки эхом отражались от стен изысканных отелей и официальных зданий по обеим сторонам авениды, от зеркальных черных окон магазинов с золотыми и серебряными надписями, выполненными в причудливой манере. Какофонию звуков дополняла какофония запахов. «Ароматы» близлежащих помоек; вонь, исходящая от нищих; резкие амбре пота и ваксы — от изнывающих под лучами солнца солдат… И забивающие все остальные запахи кофе, карамели и пищи из ближайших ресторанов.

Карл был рад, когда они достигли кафе «Инглатерра» на западной стороне центрального парка. Модное кафе, где было принято назначать встречи. Как всегда, здесь собрались посетители всех племен и народов, профессий и видов торговли. Сюда приходили испанские офицеры, бизнесмены и юристы, священники. Были здесь и дамы, разодетые в платья, яркостью расцветок соперничающие с оперением птиц из джунглей (кстати, большая часть платьев состояла из перьев, позаимствованных у этих самых птиц). Здесь были торговцы из всех европейских стран; были здесь английские плантаторы и даже несколько американских журналистов или табачных оптовиков — не разберешь. Люди сидели за столами, стояли в проходах, пили пиво, пунш, виски. Говорили, смеялись, ссорились. Народ толпился и внизу, в основном зале, и в баре наверху. Кто-то поздно завтракал, кто-то рано обедал, кто-то попросту пил кофе.