|
Когда он захныкал, что не может больше идти, она подхватила его на руки, не останавливаясь. Она бежала без оглядки, и на ее заострившемся лице застыло выражение отчаяния и гнева на Карла за его слабость. Мать Карла была маленькой худой женщиной, которую даже можно было бы назвать хорошенькой, если б не постоянное беспокойство и тревоги, которые отложили свой отпечаток на ее лице. Карл ни разу не видел, чтобы ее лицо смягчалось. Ни когда она обращалась к нему, ни когда говорила с отцом. У нее был странный взгляд. Казалось, ее глаза прикованы к какой-то далекой, лишь только ей видимой цели, которую она твердо решила достичь, и к которой с мрачной решимостью идет и идет. То же самое выражение было в ее глазах и сейчас, только теперь оно стало исступленным. Маленькому Карлу казалось, что бег его матери по охваченному хаосом городу является логическим завершением всей ее жизни.
Карл удерживался, чтобы не плакать, волочась за черными пыльными юбками матери. Все его тело ныло. Ноги были стерты. Один раз он споткнулся и упал на булыжник. В обычное время он бы с удовольствием полежал и поплакал, а тут пришлось быстро подниматься на ноги. Скорей, скорей, пока мать не свернула за угол и не исчезла из виду. Сейчас они бежали по узкой кривой улочке недалеко от Рю дю Бак на Левом Берегу. Уже дважды Карл видел, как поблескивает между домами Сена. Занималось прекрасное весеннее утро. Только красоту его трудно было разглядеть из-за густого дыма от горящих зданий по обоим берегам. Увидев, что здания горят и на противоположном берегу, его мать заколебалась. — О, зфери! — в ее голосе смешались отвращение и отчаяние. — Они потошгли сфой сопственный город! — Может быть, нам передохнуть, мама? — спросил Карл. — Перетохнуть? Она горько засмеялась. Но вместе с тем куда-то исчезла ее решимость. Теперь она металась из стороны в сторону, явно пытаясь решить, куда безопаснее всего бежать. Внезапно, где-то через пару улиц, раздалась серия взрывов, от которых затряслись дома. За взрывами последовала ружейная пальба, а затем громкий гневный крик, подхваченный другими воплями. Будто бы обращаясь к Карлу, мать бормотала, рассуждая сама с собой:
— Улицы непесопасны… Сопаки пофсюду… Нам надо попытаться искать правительственных зольдат и просить у них протектион… — А вдруг это те, плохие, солдаты, мама? — Нет, Карл. Они хорошие зольдат. Они осфобоштают Парис от тех, кто дофель город до руинен. — Пруссаки? — Коммунисты, Карл. Ясно было, что дело этим коншится. Что са турак был тфой отьец. Карл удивлен, услышав презрение в ее голосе. Раньше она всегда говорила, чтобы он брал пример со своего отца. Карл растерян. Он начинает плакать. В первый раз с того момента, как они покинули дом, он чувствует не просто неудобство — нет, его заливает ощущение непоправимого горя. — О майн готт! — мать хватает и трясет его. — Нам только не хфатать тфой нытья в дофершение фсего. Ну-ка, Карл, успокойся! Он закусывает губу, но рыдания по-прежнему сотрясают все его тело. Мать гладит его по голове. — Тфой мамошка усталь, — говорит она. — Она фсегда выполнять свой долг. — Она вздыхает. — Но сколько же мошно! Карлу понятно, что это не его — себя она утешает. И даже гладит его по волосам, чисто машинально, чтобы успокоиться. В ее движениях нет истинной любви. Почему-то от понимания этого Карла пронизывает чувство острейшей нежности к ней. Да, им приходилось трудно. Нелегко, даже когда был жив отец. В их магазине никто не покупал одежду только потому, что у них немецкая фамилия. А мать защищала Карла от худших из оскорблений и колотила мальчишек, которые бросали в него камни. |
