Антуан. До чего же вы несправедливы по отношению к жизни! Вы не знаете цену настоящему, каждому его мгновению.

Жанна. Да. Для меня мгновение — ничто. Не существует счастливых мгновений. Единственное счастье, которое я признаю, — это счастье, у которого есть будущее. Знать, что сейчас — только начало, что все еще впереди, что его будет все больше; вот это называется быть счастливым. Тот, кто познал такое счастье, не может довольствоваться крохами.

Антуан. Я не уверен, что вы правы. Видите ли, в былые дни… Жанна, я ведь вам не часто говорил о своем прошлом: оно — словно тяжкая ноша, которая мне почти не под силу… В те долгие мучительные месяцы, что мы провели с женой за городом, — вы не представляете себе, с какой благодарностью я принимал такие просветы: а это были просто дни, когда она не страдала. Обрести в мгновении бесконечность, ощущать его неповторимое дыхание, не думая ни о чем… Вряд ли в этом можно видеть лишь заурядное благоразумие, недальновидность ума…

Жанна. Как бы то ни было, для меня такое невозможно… О нет, быть вынужденной внушать себе: наслаждайся, радуйся, потому что завтра этого не будет, — значило бы чувствовать себя раздавленной безжалостной судьбой; нет, лучше презирать эти жалкие проблески, эти подачки… (Помолчав.) Я, кажется, причинила вам боль…

Антуан. Мне приходится ворошить самые тяжелые воспоминания. Если бы вы лучше знали Терезу… Вы ее видели уже больной. Но прежде, первые два года… эта молодость, эта щедрость в искусстве наслаждаться… самые неприметные мелочи способны были наполнить ее душу радостью: прогулка, обед за городом, цветы, купленные у зеленщицы, — ей этого хватало сполна; никаких тревог по поводу завтрашнего дня. Она была совершенно не похожа на тех детей, которые, выслушав сказку, забрасывают тебя вопросами: «А потом? Что потом?» Услышанным она удовлетворялась вполне.

Жанна. Так, по-вашему… это дар?

Антуан. Несомненно. Более того, быть может, это единственное, что не конечно в человеке.

Жанна (с горечью). Ваши слова не могут обмануть мое сердце… и ваше тоже. К тому же… я сильнее, чем вы думаете. Как выразилась на днях разносчица хлеба: я свою жертву принесла уже давно. Другие, чтобы испить чашу до дна, ждут полного краха, завершения трагедии. Я же предпочла, чтобы это было сделано еще при его жизни.

Антуан. Жанна!

Жанна. Да, я, кажется, привыкаю говорить о Ноэле в прошедшем времени. Видите ли, я слишком живу воспоминаниями… В течение этих двух месяцев я делала все то, на что позже у меня скорее всего не хватит мужества. Разбирала письма… кое-что написала. Не смотрите на меня такими глазами, Антуан; под этим взглядом силы оставляют меня. Понимаете, я не скрываю от себя, что это будет ужасно. Про горе не знаешь, не лишит ли оно тебя рассудка. Надо действовать, пока ты еще на это способен. Приводить в порядок. Не только это (показывает на письма). И мысли тоже.

^{Появляется Розина.}

Розина. Как поживаете, дорогая? Я не могла, проходя мимо вашего дома, не заглянуть на секундочку, чтобы справиться о вас и о капитане. От него что-нибудь есть?

Жанна. У мужа все в порядке, благодарю вас.

Розина. Вы скоро ждете его в отпуск?

Антуан. Брат может быть здесь с минуты на минуту.

Розина. Вот счастливцы! Муж мне пишет, что на нем столько обязанностей, и чтобы его не ждали раньше чем через полтора месяца.

Антуан. Господин де Мюрсэ по-прежнему в штабе 171-го?

Розина. Да. Несчастные штабные! Подумать только, сколько злословят на их счет! Но, вы знаете, без них все бы остановилось. Конечно, я прекрасно понимаю, что мой муж рискует меньше, чем ваш, Жанна, — хотя не следует ничего преувеличивать.