Изменить размер шрифта - +
Тогда цапай.

 

– О, – говорю, – только дай господи, чтоб он был! И еду назад домой успокоенный и даже в приятной мечте, и приехал домой с животным благоволением, и положился спать, помолясь богу, и даже просто вызывал потрясователя из отдаленной тьмы и шепотал ему:

 

«Приходи, друже! Не бойся, чего тo6i себя долго томить! Ведь долго или коротко, все равно, душко мое, твоя доля пропаща; но чем ты сдашься кому-нибудь, человеку нечувствительному или у которого уже есть орден, то лучше сдайся мне! Я тебя, душко, и покормлю хорошо, и наливки дам пить, и в бане помыю, а по смерти, когда тебя задавят, я тебя помнить обещаюсь…» А он все не идет, и опять меня томит забота: как бы его найти и поймать? И думаешь, и не спишь, и молишься, и даже все спутаешь вместе, мечты и молитвы. Читаешь: «Господи! аще хощу или аще не хощу, спаси мя, и аще мечты мои безумны…» и тут вдруг опомнишься, и все бросишь, и начинаешь соображать. Сказано, что хорошо стараться ни в чем не уважать суду, да як же таки, помилуйте меня, я, малый полицейский чин, который только с певчими курс кончил, и вдруг я смею не уважать университанта, председателя того самого велегласного судилища, которое приветствовано с такой радостью! Возможно ли? Правда, что всенепобедимый Вековечкин изъяснил, что «приветствия ничего не значат!» «И ты, – сказал он, – где сие необходимо – приветствуй, а сам все подстроивай ему в пику, так, щоб везде выходили какие-нибудь глупости; так их и одолеем, бо этому никак нельзя быть, чтобы всех людей одинаково судить, и хотя это все установлено, но знову должно отмениться». Ну, хорошо!

 

А потом припоминаю: що же он еще мне указывал? Ага! щоб проникать в «настроение умов в народе». Но какие же, помилуйте, в Перегудах настроения умов? Но, однако, думаю себе: дай попробую! И вот я еду раз в ночи со своим кучером Стецьком и пытаю его настроение!

 

– Чуешь ли, – говорю, – Стецько: чи звисно тобi, що у нас за люди живут в Перегудах?

 

– Що такое?! – переспросил Стецько и со удивлением.

 

Я опять повторил, а он отвечает:

 

– Ну, известно.

 

– А що они себе думают?

 

– Бог з вами: що се вам сдалось такие глупости!

 

– Это, братец, не глупости, а это теперь надо по службе.

 

– Чужие думки знать?

 

– Да.

 

Стецько молчит.

 

– Ну что ж ты молчишь? Скажи!

 

– А що говорить?

 

– Что ты думаешь.

 

– Ничего не думаю.

 

– Как же так ничего не думаешь! Вот я тебе що-сь говорю, ну, а ты що же о том думаешь?

 

– Я думаю, що вы брешете.

 

– Так! А я тебе скажу, что ты так думаешь для того, що ты дурень.

 

– Може, и так.

 

– А ты подумай: не знаешь ли, кто як по-другому думае?

 

– А вже ж не знаю! Хиба это можно чужие думки знать!

 

– А як бы ты знав?

 

– Ну, то що тогда?

 

– Сказал бы ты мiнi про это или нет?

 

– А вже ж бы не сказал.

 

– А отчего же бы это ты, вражий сыне, не сказал бы?

 

– А на що я буду чужие думки говорить? Хиба я доказчик або иная подлюга!

 

– Так вот тебя за это и будут бить.

Быстрый переход