Хозяин едва удержал крик удивления.

— Да, да! Так будет лучше, мы за все отвечаем, — прибавил Железная Рука, который только что обменялся несколькими словами со своим товарищем.

Хозяин, скрепя сердце, вынул опять из шкафа зажженные лампы, и все трое уселись за стол, как бы продолжая начатую трапезу.

В ту же минуту раздался сильный стук в дверь.

Собаки бросились к двери с неистовым лаем.

— Цыц! Молчать! На место! Боном! Сахура! На место! — крикнул громко хозяин.

Стук в дверь не прекращался.

— Эй! Кто там стучит? — крикнул Ляфрамбуаз.

— Отпирай скорее, mil demonios! Или мы всю твою конуру мигом разнесем, — ответил чей-то резкий голос.

— Извольте-ка отойти от дверей подальше. Вы знаете пословицу: «Береженого Бог бережет».

— Ладно, мы согласны исполнить твое желание, только отпирай скорее, а то…

— Ну! Без угроз, а то ни дверей, ни окон не отопру!

Послышались шаги нескольких удалявшихся людей.

— Отопрешь ты теперь? — спросил Майор.

Хозяин не ответил, он потихоньку отпирал болты одного окна. Оба охотника с ружьями наготове стояли по обеим сторонам окна, собаки стояли возле хозяина, навострив уши.

— Вот! — крикнул Ляфрамбуаз, распахнув вдруг окно.

В ту же минуту четыре рослых человека, которые притаились у стены, вскочили в открытое окно так стремительно, что чуть самого хозяина с ног не сшибли.

— Пиль! Пиль! — крикнул он.

В течение нескольких секунд только слышны были ругательства, крики боли, рычание собак и шум борьбы.

— Ну! Теперь готово, они более не опасны! — крикнул хозяин гостиницы и продолжал стоять у открытого окна, целясь из ружья в Майора, который оставался на дворе. — Сказать правду, вы поступили, как изменник и злодей, Майор! И я не знаю, отчего я вам до сих пор еще не всадил пулю в лоб!

— Не делай этого, Ляфрамбуаз, — возразил, смеясь, Майор, — те упрямцы меня не послушались. Что, они умерли?

— Нет, двое из них почти загрызены собаками, больше ничего.

— Хорошо. Даю тебе мое слово кабальеро — и ты знаешь, что я его всегда держу! — что ты, во-первых, за каждого из них получишь по 1000 долларов, во-вторых, что мы у тебя ничего не поломаем, и, наконец, что сполна заплатим за все, что у тебя будет выпито и съедено. Отпирай же скорее дверь!

— Могу я надеяться на ваше слово?

— Ведь ты сам знаешь, что мое слово крепко! Только убери твоих сыновей и твоих посетителей; мы хотим быть тут одни и полными хозяевами в этой зале на все время, которое тут пробудем.

— Я уже отослал сыновей и посетителей, исключая этих двух охотников, которые хотят оставаться со мною. Мои собаки тоже со мною никогда не расстаются. Я доверяюсь вам. Я отопру двери, только с условием: что эти два путешественника тут останутся и что вы будете себя вести, как настоящие кабальеро.

— Да будь же покоен, дурак, не морозь нас на дворе. Оставь при себе своих друзей, их не тронут — даю тебе слово.

Успокоенный Ляфрамбуаз решился, наконец, отворить двери.

Странная вещь! Этот Майор, этот мрачный изверг, для которого ничего не было святого, имел своего рода честь: он никогда не изменял раз данному честному слову.

Из всех человеческих чувств, которые одно за другим исчезли во время его бурной жизни, уцелело только одно — уважение к данному слову, уважение, которое он преувеличивал и доводил до последней крайности.

Оно и понятно, одно только это чувство еще связывало его с тем обществом, которое его справедливо от себя отвергло: он возвел это чувство в добродетель и щеголял им в глазах окружавших его.