Хоть бы кто-нибудь когда-нибудь, хоть один-единственный раз, придя в дом, где пол сияет чистотой, а на столе — горячий ужин, увидел, как она старалась. Потому что люди — они как ужин. Не просто так, а ради чего-то. «Как здорово у тебя получилось». Вот ради этого.

Конечно, сердце разбивается, когда уходишь из больницы, унося рубашку, которая пахнет пиццей и духами. Но разбивается оно по трещинам, которые на нем уже есть.

В шесть часов утра Бритт-Мари зажгла лампу на кухне. Не потому, что ей захотелось света, но она рассуждала так: люди видели, что вчера вечером у нее горела лампа, и пусть они сделают из этого вывод, что Бритт-Мари провела ночь в молодежном центре, зато уж точно не подумают, что в шесть утра она еще спит.

Перед диванами стоял старый телевизор. Бритт-Мари могла бы его включить, чтобы стало не так одиноко, но не включила, потому что по нему наверняка передают футбол. В наше время по телевизору постоянно передают футбол, а от этого Бритт-Мари одиноко еще больше. Стены центра обступили ее в выжидательной тишине. Кофеварка лежала на боку и больше не мигала. Бритт-Мари сидела рядом на табуретке и вспоминала, как дети Кента сказали ему, что у Бритт-Мари «пассивная агрессия». Кент рассмеялся так, как он смеется, когда пьет водку с апельсиновым соком и смотрит футбольный матч (живот прыгает, порциями выдавливая смех через ноздри), и ответил: «Да у нее не пассивная агрессия и даже не активная пассия!» А потом засмеялся так, что пролил водку с соком на ковер. Именно в тот вечер Бритт-Мари ни слова не говоря, перетащила ковер в гостиную. Это ни в коем случае не было пассивной агрессией, — но всему есть границы.

Она расстроилась не из-за слов Кента — а из-за того, что он даже не подумал, вдруг она стоит рядом и слышит его слова. Бритт-Мари отлично знала, что Кент сам не представляет, что значит «активная пассия», но оскорбилась, поскольку прекрасно поняла, какой смысл он вкладывает в это выражение.

Бритт-Мари не сводила глаз с кофеварки. И в какое-то блаженное мгновение вообразила, что сумеет ее починить, но тотчас одумалась и отдернула руку.

Она ничего не чинила с тех пор, как вышла замуж. Дожидалась Кента. Кент, когда в программе о ремонте показывали женщин, вечно говорил, что «бабе даже икейскую мебель не собрать». И ворчал насчет «квоты». Бритт-Мари обычно сидела рядом с ним на диване и разгадывала кроссворд. Всегда рядом с пультом — чтобы чувствовать на коленях пальцы Кента, когда он нашаривает пульт, чтобы переключиться на футбол.

Бритт-Мари глянула на кофеварку и решительно сцепила руки в замок на животе. Потом взяла еще соды и продолжила уборку. Она только-только успела насыпать пекарского порошка на диваны, как раздался стук в дверь. Чтобы открыть, Бритт-Мари требуется некоторое время — ровно столько, сколько нужно, чтобы забежать в ванную и уложить волосы перед зеркалом, а ведь света в ванной нет.

Кент никогда не понимал, зачем она каждый раз так тщательно причесывается. Даже перед выходом в магазин.

Как будто дело в том, что люди о ней подумают.

За дверью сидела очень довольная Личность с картонной коробкой в руках.

— Ах-ха, — сказала Бритт-Мари коробке.

— Отличное вино, понимаешь. Дешевое. С грузовика упало, ну! — объяснила Личность.

Бритт-Мари не поняла.

— Только придется перелить в бутылку с этикеткой и всей хренью, на случай, если налоговая привяжется. У меня в пиццерии называется — «домашнее красное», на случай, если налоговая привяжется, о’кей? — Личность кинула коробку Бритт-Мари, после чего переехала через порог и огляделась.