Когда пробило десять часов, все внезапно умолкли, словно по сигналу, и в окрестностях воцарилась сверхъ естественная тишина. Как будто землю накрыли огромным стеклянным колпаком, и весь мир затаил дыхание. Даже соловьи в лесах внезапно прекратили свои песни.

Воздух на платформе наэлектризовался, и наше общее дыхание создавало ветерок.

И наконец, спустя бесконечно долгие минуты тишины, вдалеке мы увидели дым поезда.

Он приближался и приближался, везя Харриет – мою мать – домой.

Воздух будто исчез из моих легких, когда сверкающий поезд въехал на станцию и со скрежетом остановился у платформы.

Состав не был длинным: паровоз да с полдюжины вагонов, торжественно окутанный дымом после остановки. Наступило временное затишье.

Потом из последнего вагона вышел проводник и трижды резко свистнул в свисток. Двери открылись, и на платформу высыпали мужчины в форме: усатые военные с впечатляющим разнообразием медалей.

Они быстро образовали две колонны и замерли.

Высокий загорелый человек, которого я приняла за их начальника и чья грудь вся была покрыта орденами и лентами, промаршировал к моему отцу и вскинул руку в салюте так резко, что она завибрировала, словно камертон.

Хотя отец, по видимому, пришел в замешательство, он кивнул в ответ.

Из остальных вагонов высыпала толпа мужчин в черных костюмах и котелках, в руках они держали трости и сложенные зонтики. Среди них была кучка женщин в строгих костюмах, шляпках и перчатках; некоторые даже были облачены в форму. Одна из них, спортивная, но непривлекательная женщина в цветах Королевских военно воздушных сил, производила впечатление такой мегеры и имела на рукаве столько полосок, что вполне могла оказаться вице маршалом авиации. Я подумала, что этот маленький полустанок в Букшоу холл никогда за всю свою длинную историю не принимал такое разнообразие человеческих типов.

К моему удивлению, одна из одетых в форму женщин оказалась сестрой отца, тетушкой Фелисити. Она обняла Фели, обняла Даффи, обняла меня и потом, не говоря ни слова, заняла позицию позади отца.

По приказу две колонны ловко промаршировали к голове поезда, и большая дверь грузового вагона отъехала в сторону.

При ярком солнечном свете было очень трудно что то различить в сумрачных глубинах вагона. Я разглядела только что то вроде дюжины белых перчаток, танцующих в темноте.

И потом аккуратно, почти нежно выплыл деревянный ящик, который приняли на плечи две колонны ждущих мужчин; секунду они стояли неподвижно, будто оловянные солдатики, уставившись прямо на солнце.

Я не могла отвести взгляд от этой штуки.

Это был гроб; явившись на свет из сумрака грузового вагона, он ярко сверкал под безжалостным солнцем.

Это Харриет. Харриет…

Моя мать.

2

О чем я подумала? Что я почувствовала?

Я так и не поняла.

Вероятно, печаль от того, что наши надежды окончательно рухнули? Облегчение, что Харриет наконец вернулась домой?

Ей следовало бы лежать в гробу скучного черного цвета. С ледяными серебряными ручками и потупившими взгляд херувимами.

Но нет. Он сделан из роскошного дуба и отполирован до такого сверкающего блеска, что мне резало глаза. Я поймала себя на том, что не могу смотреть на него.

Довольно странно, но в этот момент мне вспомнилась сцена из концовки романа миссис Несбит «Дети железной дороги», когда на вокзале Бобби бросается в объятия несправедливо приговоренного к заключению отца.

Но для нас не будет трогательного финала, ни для меня, ни для отца, Фели или Даффи – ни для кого. Нет никакой счастливой развязки.

Я бросила взгляд на отца, как будто он мог подать мне знак, но он тоже застыл в своем персональном леднике за пределами скорби и проявления чувств.

Гроб был накрыт «Юнион Джеком».