– Нет, спасибо, – сказала она, тревожно их разглядывая.

– Они похожи на макароны, – настаивал Рэнсом, – только нарезаны нитями, а не вылеплены трубочками.

Гарретт сжалась от вида незнакомой еды.

– Напоминают червяков.

– Это не червяки. Они сделаны из муки и яиц. Попробуйте.

– Нет, я не могу. Правда не могу. – Гарретт побледнела, наблюдая за тем, как он накручивал длинную нить на вилку. – Боже мой, пожалуйста, не ешьте их у меня на виду.

Рэнсом рассмеялся.

– Вы настолько брезгливы? И при этом врач?

– Уберите, – взмолилась она.

Он покачал головой, печально улыбнувшись.

– Подождите здесь. – Отдав жестяную тарелку паре мальчиков, стоящих возле прилавка, Рэнсом задержался, чтобы что-то купить. Вернувшись, он вручил ей напиток в коричневой стеклянной бутылке.

– Имбирное пиво? – предположила она.

– Красное Бракетто.

Гарретт осторожно сделала глоток и тихо благодарно мурлыкнула, распробовав вкус сладкого красного вина. Она продолжала пить из бутылки, пока они обходили толпу, которая собралась в центре площади.

– Чего все ждут? – спросила Гарретт.

– Скоро узнаете, – Рэнсом повёл её на западную сторону площади, где вырисовывался внушительный зал заседаний, чей классический фронтон поддерживали гигантские колонны.

– Если бы моя бывшая директриса, мисс Примроуз, меня сейчас увидела, то была бы потрясена, – заметила Гарретт с усмешкой. – Она всегда говорила, что употребление пищи на улице свидетельствует о дурном воспитании.

– В какой школе вы учились?

– В Хайгейт. Тётя Мария оплатила моё обучение в экспериментальной школе-интернате. Там преподавали девочкам те же предметы, что и мальчикам: математику, латынь и естественные науки.

– Так вот значит с чего начались все проблемы, – проговорил Рэнсом. – Никто  вам не сказал, что девочкам нельзя изучать науки.

Гарретт рассмеялась.

– На самом деле, вся семья отца мне об этом твердила. Они были возмущены идеей отправить меня в подобное заведение. Бабушка сказала, что образование возложит непосильную нагрузку на женский ум, и я останусь умственно и физически отсталой до конца жизни. Мало того, мои будущие дети окажутся неполноценными! Но тётя Мария, благослови её Господь, упорствовала. Отец, в конце концов, согласился с замыслом, главным образом потому, что мне исполнилось десять лет, и он не знал, что со мной делать.

Они дошли до зала заседаний, и Рэнсом затянул её в неприметное пространство между гигантской колонной и большой каменной лестницей. Здесь царили прохлада и мрак, воздух был немного влажным и пах камнем и ржавчиной.

Опустив саквояж и трость, Рэнсом повернулся к ней лицом и одарил спокойным заинтересованным взглядом.

– Вам нравилась школа-интернат?

– Да. Я была благодарна за настоящее образование. Оно изменило мою жизнь. – Гарретт прислонилась спиной к стене лестницы и сделала ещё один глоток вина, прежде чем задумчиво продолжить: – Конечно, пребывание в интернате было не похоже на жизнь в кругу семьи. Учеников не поощряли привязываться к учителям. Если мы переживали или грустили, то держали это в себе и пытались оставаться при деле. Мисс Примроуз хотела, чтобы мы научились быть выносливыми и самостоятельными. – Она сделала паузу, слегка прикусив нижнюю губу. – Иногда я думаю... что, возможно... приняла эти уроки слишком близко к сердцу.

– Почему вы так считаете? – Рэнсом облокотился плечом о стену, посмотрев на Гарретт c высоты своего внушительного роста, он находился очень близко от неё и дарил ощущение защищённости.