– Как вам вообще пришло в голову рисовать гусей? – спросил он.

– Напротив школы был пруд с гусями, – ответила Гарретт, рассеяно уставившись на картину. – Иногда я замечала мисс Примроуз, наблюдающую за ними в бинокль из окон, выходящих на улицу. Однажды я осмелился спросить, почему её так сильно интересуют гуси, директриса ответила, что они обладают способностью любить и горевать, сравнимой с человеческой. Эти птицы находят себе пару на всю жизнь. Если бы гусыню ранили, гусак остался бы с ней, даже если бы остальная стая улетала на юг. Когда кто-то в паре умирал, другой терял аппетит и уходил скорбеть в одиночестве. – Она пожала узкими плечиками. – С тех пор я люблю гусей.

– Я тоже, – согласился Итан. – Особенно в запечённом виде с каштановой начинкой.

Гарретт рассмеялась.

– В этом доме, – предупредила она, – к дичи относятся серьёзно. – Вокруг её глаз собрались морщинки от улыбки, когда она поманила его пальчиком. – Я покажу вам медицинский кабинет.

Они отправились в операционную в задней части дома. В воздухе витали терпкие запахи карболовой кислоты, спирта, бензола и других химических веществ, которые он не смог распознать. Гарретт зажгла ряд водородно-кислородных ламп, и вскоре яркое сияние прогнало тени с кафельных полов и стен, отделанных стеклом, отскочив от отражателей над головой. Операционный стол был сооружён на тумбе и занимал центр кабинета. В углу металлическая подставка, казалось, отрастила руки с отражающими зеркалами на выдвижных зубчатых рейках и шарнирах, вся конструкция напоминала механического осьминога.

– Я использую методы, разработанные сэром Джозефом Листером, – сказала Гарретт, с гордостью окидывая взглядом кабинет. – Я посещала лекции, которые он читал в Сорбонне, и ассистировала на некоторых операциях. Его работа основана на теории Пастера, которая гласит, что раны гноятся из-за микробов, попадающих в организм и там размножающихся. Моё хирургическое оборудование и материалы всегда стерилизуются, и я обрабатываю и перевязываю раны антисептическими жидкостями и марлей. Всё это даёт моим пациентам гораздо больше шансов на выживание.

Итан дивился её готовности брать на себя ответственность за жизнь или смерть, даже зная, что результат иногда бывает трагическим.

– Как вы справляетесь с нагрузкой? – тихо спросил он.

– Человек привыкает ко всему. Бывают моменты, когда риск и нервы помогают мне работать на таком уровне, которого я и не думала достичь.

– Я понимаю, – пробормотал он.

– Да... уверена, что понимаете.

Их взгляды встретились, и Итана окутал тёплый поток. Она была так красива, с этими высокими скулами, уравновешивающими твёрдую линию челюсти. И мягкими эротическими изгибами рта.

– Доктор, – сказал он с трудом, – наверное, мне следует...

– Лаборатория находится здесь, – прервала его Гарретт, отходя в другую часть комнаты, чтобы отодвинуть складную перегородку. Она зажгла ещё одну из этих научных ламп, осветив помещение, где находилась керамическая раковина с горячим и холодным водоснабжением, мощная медная сушильная печь с конфорками, металлические столы и мраморные поверхности, а также тщательно организованные полки с контейнерами, пробирками, колбами и замысловатыми приборами.

Гарретт возилась возле раковины, включив воду. Итан подошёл к ней сбоку, практически нехотя волоча ноги. Она поставила букетик фиалок, который он ей подарил, в пробирку с водой. Вставив стеклянный цилиндр в одно из отверстий в деревянной подставке, она вынула микроскоп из чехла из розового дерева и положила его рядом с лампой.

– Вы когда-нибудь таким пользовались? – спросила она.

– Однажды. Он принадлежал химику с Флит-стрит.

– Что вы исследовали?

– Мне нужна была помощь в обследовании улик.