Мне не разрешалось выходить из дома без сопровождения. Меня не пускали даже за ворота герцогского замка. Мои письма не передавались, а мои просьбы о встрече игнорировались даже несмотря на то, что я по-прежнему оставалась герцогиней де Зентье.
Этот прискорбный факт, увы, исправить было никому не по силам.
— Спасибо, Гасий, — благодарно улыбнулась я за экскурсию. — Вы можете быть свободны.
— Пойду распоряжусь о чае для вас. Пусть накроют в саду?
— Это было бы замечательно.
Светлый дом, яркий цветущий сад, доброжелательные слуги и почти полная свобода действий. «Почти», потому что мое расписание на день было составлено не мной да и покинуть город я не могла при всем желании. Я была герцогиней де Зентье, а значит, не имела права сбегать из-под опеки супруга. Даже если этот супруг не желает видеть меня ни завтра, ни через месяц, ни через десять лет.
В первый день я только и делала, что пыталась пробраться в замок герцога, желая объясниться, рассказать все то, что скрывала. Сейчас эти тайны казались мне сущей глупостью. Я могла, я должна была сразу все рассказать, но стали бы меня слушать? Или заточили бы в казематах, как всех тех фей, которые не успели покинуть храм Матери Природы?
Хотя почему же не успели? Сбегая, Матушка Тез забрала с собой не только «Чашу Желаний», но и всех своих приспешниц, оставляя в храме лишь тех, кто имел толику силы. Она просто бросила их, посчитав балластом. Не захотела тянуть за собой молоденьких фей, а быть может, ей не хватило силы, чтобы открыть пространственный переход для всех.
Увы, сейчас уже не узнаешь, но, когда гвардия герцога ворвалась в храм, главной виновницы, как и артефакта, там уже не было и сопротивления им никто не оказал.
В этой ситуации радовало меня только то, что я сейчас пусть и находилась в тюрьме, но не в настоящих казематах.
Весь второй день после своего пробуждения я провела в истерике. Слезы лились ручьями, а я не могла перестать плакать, не могла заставить себя успокоиться. Весь мир вокруг казался мне черным, грязным, угрожающим. Я задыхалась без возможности дышать полной грудью. Я ощущала, как в клочья разрывается сердце. Как раны кровоточат, сжимаются, будто пронзенные чужими когтями.
Мне казалось, что для меня это все — точка. Что я больше не вынесу, не смогу, не встану. А зачем вставать? Зачем что-то делать? Зачем есть, пить, умываться и встречать новый день? Моя жизнь потеряла всякий смысл в этом чуждом и недоброжелательном для меня мире. Так зачем?
Третий день прошел под знаменем злости, чистейшей ярости. Поднявшись с утра, я привела себя в порядок, позавтракала и, согласно расписанию, отправилась на прогулку, но уже на ярких улочках города угнала собственную карету вместе с задремавшим кучером и примчалась к воротам замка.
Там я простояла до самого вечера, не сдаваясь под натиском увещеваний приставленной ко мне надсмотрщицы и кучера. Стояла под жутким ливнем, пользуясь тем, что ко мне — к герцогине де Зентье — никто не может прикоснуться.
Хмурые гвардейцы выслушивали все мои крики, испытующе глядели на то, как я пинаю забор, и даже слова не сказали, когда я нагло и бессовестно вытащила у одного из них из-за пояса кинжал, которым безуспешно пыталась расковырять магический замок на воротах.
Стоит ли говорить, что к тому времени, когда мои силы уже закончились, но меня все еще не покинуло упрямство, недалеко от ворот собралась толпа зевак. Но даже тогда герцог не вышел. Каким-то образом гвардия получила приказ разогнать балаган, но не его причину. Причина — то есть я — сидела на пеньке и осматривала окрестности на наличие длинной крепкой палки, чтобы перепрыгнуть через забор.
— Если ты не хочешь меня больше никогда видеть, то имей хотя бы честь сказать мне это в лицо! — кричала я воротам густой ночью. |