Они обняли друг друга так, словно никакая сила не могла расторгнуть узы этой безграничной любви. И все чувства и мысли потонули в ощущении безбрежного счастья.

– Ева!

Ни звука в ответ.

– Ева! Ты слышишь меня?

Он рывком раздвинул полог над кроватью.

– Ева! Ева! – Фортунат тронул ее руку, рука безжизненно упала. Он приложил ухо к груди Евы. Сердце не билось. Он смотрел ей в глаза, но их взор угас.

– Ева! Ева! Ева! – закричал он не своим голосом и метнулся к столу. – Воды! Скорее воды! – И тут он упал, словно сбитый ударом кулака. – Ева!

Стакан разбился, осколки вонзились в пальцы. Фортунат вскочил и, рвя на себе волосы, бросился к постели.

– Ева!

Он хотел встряхнуть ее, но, заметив на застывшем лице улыбку смерти, уронил голову на грудь любимой.

– Внизу на улице кто‑то гремит жестью. Бидоны? Ну конечно… Это молочница… Это она гремит бидонами…

Он почувствовал, как теряет сознание. Где‑то совсем рядом билось сердце, он даже мог сосчитать тихие, мерные удары, не ведая, что это бьется его собственное сердце… В полном забытьи он ласкал светлые шелковые пряди, разметавшиеся по подушке.

– Как они прекрасны!… А почему не тикают часы? – Он поднял глаза. – Время остановилось. Ну да. День так и не наступил. А там на столе ножницы и две свечи горят рядом… Зачем же я их зажег?… Наверно, забыл погасить, когда ушел негр… Конечно. А потом не было времени… Потому что вернулась… Ева… Ева??. Но ведь она умерла! Умерла! – Это слово разрывало ему грудь. И его, как полымя, обжигала невыносимая боль.

– Конец! Мне не жить без нее! Я должен уйти вслед за ней… Ева! Ева! Подожди! Я иду за тобой! – Тяжело дыша, он бросился к столу и схватил ножницы. – Нет, сразу вонзить их в сердце… это слишком просто. Я должен слепым уйти из этого проклятого мира! – Он развел лезвия и в отчаянии размахнулся, чтобы удар пришелся по глазам, но тут кто‑то с необычайной силой выбил у него из руки ножницы, и они звякнули об пол.

– Вздумал отправиться в царство мертвых, чтобы искать живых? – Перед ним, как тогда в лавке, стоял Хадир Грюн – тот же черный лапсердак и седые пейсы. – Ты думаешь, «там» истинная жизнь? Как бы не так. Там – лишь страна призрачного блаженства для слепых привидений, так же как сей мир – страна преходящей муки для слепых мечтателей!

Тому, кто не научился «быть зрячим» здесь, там не научиться и подавно… Ты вообразил, что, если ее тело бездыханно, – он указал на Еву, – ей уже не воскреснуть? Она‑то жива, это ты пока еще мертв. Кто однажды был воистину живым, как она, тот уже никогда не умрет. А мертвец, такой, как ты сейчас, может ожить.  – Он подошел к свечам на столе и переставил их, правая оказалась слева, а левая справа, и Фортунат ощутил странную пустоту в груди, как будто из нее вынули сердце. – И так же, как тебе теперь ничто не мешает вложить руку в мои ребра, ты сможешь соединиться с Евой, если только возвысишься до новой, духовной жизни… Люди будут считать Еву мертвой. Но что тебе до этого? От спящих нельзя требовать, чтобы они видели пробужденных.

Ты призывал преходящую любовь,  – он указал на то место, где стоял обрубленный крест, коснулся стопой пятна гнили и стер его, – я принес тебе преходящую любовь, ибо оставлен на земле не для того, чтобы брать , а с тем, чтобы давать , – каждому дать то, чего он жаждет. Но человек не знает, чего желает его душа.