Потом сохранил записи, отпустил волков и по дороге к машине ещё немного поснимал, гадая, что из увиденного останется на видео и фотках. Галлюцинации посредников, ага… Ощущать себя Хозяином — разновидность шизофрении. Распространённая, однако, точка зрения, многие — и психологи, и психиатры — её придерживаются. Есть кусок реальности, который могут воспринимать только звери и люди с… скажем обтекаемо, с особенностями. Чтобы убедить других людей в существовании этого закрытого от большинства глаз мира, надо убедить их прислушаться к словам двоесущных — но кто из нормальных, так сказать, людей будет принимать всерьёз болтовню неразумных существ?

Разве что — СБ. Которые тоже висят на волоске: вряд ли можно назвать нормальным охотника на ведьм, пережиток тоталитарного строя…

Проезжая мимо промышленного комплекса, вынесенного далеко за город, Хольвин заметил на автобусной остановке двух грязных псов. Скинул скорость, ещё не успев принять сознательное решение — и увидел, как, тяжело хромая, подходит третья собака, худая и ещё более грязная беременная сука, очень похожая на кровную ищейку.

Хольвин остановил машину — и все трое перекинулись так синхронно, будто долго этому учились.

— Слушай, человек, — сказал крупный чёрный пёс, чьи предки явно были из северных сторожевых, — дай немного поесть, а? Ужасно хочется жрать.

Его товарищ, наверное, белый или серый, под слоем грязи не разберёшь, сглотнул и облизал губы, но промолчал. Суке было тяжело стоять на одной ноге, поджимая вторую, искалеченную так, что было видно только струпья чёрной крови — и она присела на скамейку остановки. Косилась, но не смела говорить.

Хольвин вышел из машины, чтобы достать из багажника три банки собачьих консервов. За ним следили с напряжённым вниманием.

— А что, — спросил Хольвин, вскрывая банку, — на заводе не кормят? Ведь сторожите, да?

— Иногда, — сказал чёрный. — Иногда кто-то из работяг бросит кусок. Сегодня никто не кормил.

— Вчера пирожок дали, — снова сглотнув, сказал серый. — Пополам разломили…

Хольвин подал открытые банки псам и подошёл к суке:

— Возьми, ешь.

Она взглянула снизу вверх, облизнулась, но не рискнула дотронуться до банки. Хольвин поставил консервы на скамейку рядом — и сука взяла.

Потом Хольвин ждал, пока они съедят. Недолго: жрали, кусая и вылизывая консервную жесть, пальцы, подбирая кусочки, упавшие на асфальт, торопясь и поглядывая друг на друга. Далеко не наелись.

— Молодцы, — сказал Хольвин. — А теперь запрыгивайте, — и открыл заднюю дверцу. — Дома ещё покормлю.

— В приют? — спросил серый. — В клетку закроешь?

Хольвин протянул ему руку:

— Нюхай, умник. Домой поедем. Выведу блох, отъедитесь — и будем думать.

— У меня… нога… — сипло сказала сука.

— А тебе родить где-то надо. И ногу вылечим. Ну, давайте.

И, наблюдая, как они неумело, толкаясь, залезают на заднее сиденье, Хольвин думал, что эти уцелеют, даже если городские власти снова начнут отстрел бродяг. Ну, хоть так, если больше никак.

Куда дотянемся.

Только дома, у себя в кабинете, когда всё необходимое уже было сделано, Хольвин заметил на своём телефоне чуть не дюжину пропущенных вызовов…

Беглец

Парк начинался кленовой аллеей; листья пышными ворохами лежали на газонах и на песчаной дорожке, источая чудесный сдобный запах, какой бывает только у палых кленовых листьев и только в октябре.