Я слишком много общался с собаками, подумал Мэллу. Теперь вот жалею… жалею… как щенок. Как дурак… а ничего не поделаешь…

— Ты говоришь — голод, — сказал он, пытаясь справиться с приступом жалости. — А тебя кормят. Подумаешь, не дали конфету…

— А ты знаешь, киска, что такое — наш голод? — медведь снова поднял верхнюю губу в тщетной попытке усмехнуться. — Вы же, кошки, всю жизнь едите от случая к случаю — когда на охоте повезет. Вы разборчивые… и голодать вам не привыкать стать. А мы…

— Вы…

— Мы спим. Ты слышал, наверное, что мы спим несколько месяцев? Уже скоро пора бы ложиться — вот-вот снег пойдет, — медведь снова вздохнул. — Для того, чтобы спать, надо есть, кот. Все время есть, чтобы стать толстым и сильным. Тогда будет тепло, спокойно, тогда — все правильно, а если не есть, сколько нужно — заснешь и умрешь во сне. Понимаешь?

— Спите…

— Еда — это тепло, — сказал медведь. — Наше тепло. Летом мы его набираем, а зимой, когда холодно, оно потихоньку расходуется. А в этой клетке я уже забыл, как бывает тепло. Я ни разу досыта не наелся, понимаешь? Ни разу. Мне все время холодно. Я все время думаю, что усну и умру от холода. Для меня еда стала навязчивой идеей, понимаешь? А от водки хоть на час чуточку теплее… я знаю, что она меня убивает, но ведь я все равно умру…

— Их надо убить, — сказал Мэллу. — Их всех, этих мертвяков, полумертвых — всю это отраву. Я скажу людям, они приедут, мои друзья, Хозяин…

Ему было стыдно от собачьей торопливости собственного тона, но не получалось по-другому. Медведь показался Мэллу даже понятнее, чем собаки — эта смесь осознанного унижения и ироничной надменности, этот насмешливый фатализм… На Мэллу снова накатил приступ ненависти к людям, которые запирают в неволю живое существо, не считаясь с его нуждами и используя его мучения в своих целях — когти, которые нельзя было вобрать в Старшей Ипостаси, впились в ладони.

— Я сам буду драться, — заявил Мэллу.

Медведь хмыкнул.

— Были только лосенок и щенок, а теперь еще и котенок прибился… Ну ладно, котенок. Слушай, ты ведь послушать пришел, я понимаю. Слушай. Это — интересное место. Тут всегда был дикий лес, истинный лес — всегда жили медведи, а все медведи немножко сродни… ЕМУ…

— Зелёному? — прошептал Мэллу чуть слышно, прижимаясь к решетке.

— Хоть как назови. Я приходил на место, где медведи слушали мир тысячу лет… пока люди не построили там поселок, а теперь вот еще эту… тюрьму…

Мэллу поежился. Будь он в Младшей Ипостаси, его шерсть бы распушилась, а спина выгнулась бы дугой.

— Знаешь, что забавно? — продолжал медведь. — Эта клетка стоит прямо на том самом месте, где под землей лежит один мой предок — старый-старый, его кости уже стали камнем. Он был очень чуткий, киска. Я иногда беседую с ним по ночам… и пару дней назад он обещал мне штормовой ветер и грозу… которая смоет все…

— Как это — «все»? — выдохнул Мэллу.

— Всю грязь. Он сказал: «Кровь мира — зелена», — в голосе медведя мелькнула тень тепла. — Так и сказал: «Весь мир — зеленый и синий, никому не дано его перекрашивать… а если что-то поменяется, то уйдут наши хранители.