Мэллу невольно представил себе, как можно было бы устроиться жить где-нибудь на чердаке или в старых гаражах с этим псом, как когда-то с Тибом. Иногда так славно с кем-нибудь поговорить… делиться едой… зимой спать бок о бок, поближе друг к другу… Пусть даже тыкается своим дурацким жестким носом, даже лижется, если не может иначе — все равно, товарищу можно простить.

На воле.

Любовь недостижима. Кошки — прекрасный мираж. Мэллу не мог строить иллюзий. Леса больше нет — и кошек больше нет. В прекрасных подруг, с которыми Мэллу пел бы под звездами, стреляли, на них ставили капканы, их убивали током, чтобы вырезать мозг… Песен не будет. И котят не будет. Но неужели Мэллу запрещена судьбой и такая крохотная малость, как дружба с собакой?

Но бобика забрали. Заперли куда-то в другое место. Не дали Мэллу возможности даже поболтать с живым существом между боями. Люди, сволочи, отрава! Как Мэллу ненавидел их, как ненавидел…

Но, что бы кот ни чувствовал, люди думали, что он просто безмятежно дремлет.

Наверное, там, за холодными стенами этой тюрьмы, стало совсем темно. Кончились бои, собак развезли по местам; Мэллу слышал, как выл раненый пес и как кого-то пристрелили. Сторожа погасили свет, осталась гореть только тусклая дежурная лампочка.

Вольеров Мэллу не видел, но чуял больной запах собак и слышал, как они скулили и тявкали во сне. Сам он не мог спать в тоске — и первым из всех услышал скрип отворяемой двери и шаги. Сквозняк донес запах духов — отвратительную вонь, которую люди используют для сокрытия собственного запаха. Мэллу знал эту вонь и эти шаги. И точно знал, какой запах заглушают эти духи.

Между рядами вольеров шла жена сторожа Тима, толстая женщина лет тридцати. Волосы на её голове от чего-то — быть может, от болезни — выцвели и высохли, свалявшись в бесцветные колечки, но душа ее осталась живой и странной.

Эта женщина любила Мэллу.

Когда ее муж сидел на вахте, она приходила к его вольеру, принося какую-нибудь еду, которую считала вкусной. Сидела поодаль на корточках, сюсюкала: «Кисонька, кисонька», — уговаривала Мэллу, лежащего в углу, съесть кусочек. Кот не брал пищу, зато женщина пожирала его глазами. Сквозь вонь духов пробивался запах…

Когда-то в другой жизни Мэллу слышал, что ещё лет двести назад люди убивали кошек и котов, сжигали их на кострах, потому что кошки казались им обольстительной нечистой силой — а кое-где в других краях убивают до сих пор. С человеческими женщинами и с человеческими мужчинами иногда случается странное помешательство — им начинает ужасно хотеться кошку в Старшей Ипостаси, как существо своей породы. Люди считают, что виной тому кошачья грязная магия — но у кошек на сей счет есть немало злых анекдотов, они-то знают, что дело только в человеческом безумии и похотливости. Люди не признают запретов крови, они их часто просто не слышат. Мэллу уже сталкивался с подобными вещами.

В первую неделю пребывания в этом зверинце Мэллу увидал в обществе Битера и пары служащих странного человека. Какую-то прилизанную мразь в очках, в джинсах, обтягивающих отвислый зад, слишком отвратительную даже для этого места. Этот человек источал, кроме душка мертвечины, запах гона, такой сильный, что даже дезодорант и мята его не приглушали — и тоже засюсюкал: «Кисонька, ах, какая кисонька! Продайте мне его, Битер! Я хорошо заплачу… какой красавчик, какая лапочка…» Битер тогда тускло и громко рассмеялся, сказал: «Не дури. Он вам не кобель, трахать твоих шлюх даже под наркотой не станет. Бойцовый кот, дорогуша, тебе ни к чему — если, конечно, ты не хочешь, чтобы он порвал какую-нибудь твою актриску в клочья прямо перед камерами, а?» Мразь еще попыталась вякнуть: «Какая фактура, какой зверь роскошный… фильмец бы просто с руками рвали… киску так тяжело достать, а уж чтоб снять… ах, не фильм бы был, а сказка…», но Битер его оборвал: «Под твою ответственность.