Исполненный энтузиазма, я взялся за свой последний — величайший — эксперимент.

Я доверил заботу о новорожденном гибриде женщи-не-полукровке, на которую рассчитывал как на себя, зная, что она мне обязана слишком многим. Я лично проверял каждую мелочь в нашем тайном питомнике; все вещи, необходимые для ухода за этим нежным и хрупким созданием, мне достал Кассим.

Я не стану задерживаться на первых годах ее жизни. В трех случаях мне казалось, что все пропало, ведь ее жизнь с самого начала висела на волоске. Первый кризис наступил, когда девочке исполнилось четыре месяца, второй — в четыре года, а третий (самый серьезный из всех) — в возрасте одиннадцати лет, когда она, по восточным традициям, превратилась в женщину и могла бы физически и умственно сравниться с обычной европейской девушкой лет девятнадцати или двадцати.

С каким исследовательским пылом я изучал ее развитие, отмечая периоды (совпадавшие с днями праздника в честь Баст), когда ее кошачьи черты начинали преобладать над человеческими, тогда как в остальное время ее психический фелинизм уходил на подсознательный уровень, а моя подопытная вела себя как нормальная женщина. Я успел пространно рассказать о физическом отображении, являвшемся видимым глазу подтверждением ее гибридного разума (это описание можно найти в изъятой из повествования части свидетельства). Выходя на улицу, она всегда надевала перчатки и вуаль, скрывавшую светящиеся глаза. Как я уже объяснил, в темноте она видела не хуже, чем при свете дня, а ее ловкость казалась феноменальной, так же как и способность забираться на высоту. Я не раз был свидетелем того, как она, избавившись от обуви и перчаток, залезала на вершину башни Фрайарз-Парка по оплетающему стену плющу.

К одиннадцати годам у нее, по моим наблюдениям, окончательно сформировался характер, двумя самыми выдающимися чертами которого стали: во-первых (тут сыграло роль наследие Каверли), ярко выраженная гордость собственной природой и свирепое недовольство любым посягательством на то, что она считала данными ей от рождения преимуществами; во-вторых, склонность к внезапным влюбленностям, неизменно заканчивавшимся вспышками жестокой ярости.

Тому, кто не знаком с Востоком, подобные высказывания о девочке — ведь по годам она была сущее дитя — как о зрелой женщине покажутся странными, если не противоестественными. Но в тех странах замуж могут выдать и десятилетнюю, а в четырнадцать девушка нередко является преданной своему долгу матерью.

С точки зрения закона Дамара Грифа особенно важно то, что моя подопечная росла не как английская девочка, но, подобно детям Востока, была схожа с цветком, распустившимся в теплице. Это крайне интересно для человека науки. В двенадцать лет она отличалась высоким ростом и стройностью, а также красивыми пропорциями, врожденной элегантностью и вкусом, доставшимися ей либо от семьи Каверли, либо от родни по материнской линии.

Одиннадцать месяцев в году она могла, пусть я и считал это нежелательным, появляться на людях без вуали. Она обладала безупречной древнеегипетской красотой. Я подчеркиваю эту ее особенность. Днем ее глаза можно было назвать глазами прекрасной египтянки — миндалевидные, чудесного янтарного оттенка. Ночью они становились зелеными.

Я уже рассказал многое о пальцах на ее руках и ногах и о специфической форме ее зубов (здесь опять идет ссылка на изъятый фрагмент). Теперь уделю особое внимание тем проявлениям, что были характерны для месяца Сотис, иными словами, для времени празднества Баст.

В этот период, всегда — и не без причин — внушавший мне ужас, ее внутренняя жажда восхищения выплескивалась наружу и обретала сходство с манией. Она алкала уважения, похвалы, я бы даже сказал, обожания.