Не знаю, что насторожило сэра Бернема, вероятно, это было связано с опрометчивостью самой Нахемы, но вместо того, чтобы вернуть сына в частную школу, откуда он приехал к родителям в поместье, Роджера Каверли в сопровождении гувернера без промедления отправили за границу. Дату его отъезда я считаю днем, ставшим началом моего падения.

Нахема угрожала, что пойдет знакомиться со своей матерью, а я, с горечью понимая, что это обернется бедой (и не исключая, что она действительно способна на подобный шаг), поддался ее уговорам. Два месяца спустя мы — Кас-сим, Нахема и я — остановились в двух милях от базельского жилища Роджера Каверли и его гувернера.

Обстоятельства, сопутствовавшие смерти Роджера Кавер-ли, впоследствии так и остались покрытыми мраком, и хотя сэр Бернем подозревал неладное, у него, во-первых, не было доказательств, а во-вторых, насколько я знаю, он не решился бы искать их по причине существования Нахемы.

Скажу вкратце, что я усовершенствовал китайский яд, носящий в северных провинциях название «хланкуна». Проведя ряд опасных экспериментов, я убедился, что действие его подобно действию кантареллы, яда, сделавшегося печально знаменитым стараниями дома Борджиа. Это позволило мне предположить, что кантарелла попала в Рим с Востока, вероятно, через Палестину. Работая с хлан-куной, я обнаружил, что смерть от нее наступает в течение двух часов (кантарелла убивает за один час сорок пять минут) и что яд не оставляет следов, по которым его впоследствии можно обнаружить. В качестве способа убийства я избрал, как и Чезаре Борджиа задолго до меня, самоотравление жертвы, ибо оно исключает улики.

Для этого только и требовалось, что заполучить шарф, воротник или иной предмет гардероба, имеющий непосредственный контакт с кожей будущей жертвы (Борджиа предпочитал перчатки). Эту вещь надо было пропитать хлан-куной и положить на место. Попавший с одежды на тело яд вызывал резкое раздражение и высыпание на коже, а если жертва хотя бы слегка чесала зараженное место, образовывались трещинки, достаточные для проникновения вредоносных частиц яда в организм человека.

Я не буду вдаваться в подробности, но именно так умер Роджер Каверли. Мы провели еще немного времени за границей и вернулись в Белл-Хаус. Потакание кровожадным устремлениям лишь разожгло кошачий аппетит Нахемы, и она принудила меня поставить перед сэром Бернемом новые, практически невыполнимые условия, в результате чего, как вам известно, он из чрезвычайно богатого человека превратился едва ли не в нищего.

Я даже заставил его подписать закладную на Фрайарз-Парк в пользу Нахемы, ибо к тому времени со всей ясностью понял, что, подобно второму Виктору Франкенштейну, взрастил чудовище, которое рано или поздно пожрет меня самого.

Ее безрассудные поступки ежедневно грозили нам разоблачением, а после смерти сэра Бернема, которая не заставила себя долго ждать, Нахема потеряла всякий стыд. Умирающий баронет принудил жену во всем следовать моему слову. Конечно, он умер с надеждой, что леди Каверли доживет свой век, так и не узнав мрачной тайны Белл-Хауса. Это последнее его желание исполнилось. Потеря сына и быстро последовавшая за этим кончина мужа пошатнули психическое здоровье женщины, которое так и не восстановилось, несмотря на все мои профессиональные усилия вернуть ей рассудок. Она провела остаток дней своих в полузабытьи, весьма схожим со смертью, и я поныне не знаю точного часа ее перехода в мир иной.

В слуге Хокинсе, при сэре Бернеме исполнявшем егерские обязанности, я нашел верного помощника. Я закрыл Парк от посетителей и благоразумно предпринял все возможное, дабы сохранить тайну, но это стоило Аппер-Крос-слиз доброй славы, и немного погодя в деревне почти не осталось жителей. Меня это ничуть не беспокоило и ни на миг не прервало экспериментов, ставших средоточием моей вселенной.

Однако смерть сэра Бернема принесла новую опасность, ибо в сэре Маркусе Каверли, его наследнике, я видел грозного врага, который, обладая немалым состоянием, мог выкупить Фрайарз-Парк; к тому же, будучи из ветви кадетов, он вряд ли убоялся бы разоблачения темного секрета сэра Бернема.