|
Вы думаете, тайфун в Калахари — он в нашей Америке, той, что за океаном? Нет-нет, это в какой-то другой ветви мироздания. И звезда… как вы ее назвали… Альциор? Нет такой звезды в нашей Вселенной, она тоже в другой ветви, но это не мешает вам быть единым целым. Я бы никогда не смог найти эти решения, если бы не главная идея Стана — о просвете. Он говорил вам? Двумерное пространство, облегающее каждый из миров, как перчатка облегает ладонь. Пространство, соединяющее миры и разъединяющее их. Если бы не просвет, все ветви перепутались бы друг с другом, словно лианы в тропическом лесу. Мы бы жили в мире хаоса, где все наши решения реализовывались бы на наших глазах и взаимодействовали друг с другом. Физически это похоже на кошмар бесконечностей. Вы, наверное, не знаете, но у физиков в конце девятнадцатого века была, как им казалось, нерешаемая проблема — бесконечности в ультрафиолетовой части спектра черного тела. Из-за этого покончил с собой Больцман, не выдержал противоречия. Ав середине прошлого века возник другой кошмар — это бесконечности, от которых невозможно было избавиться в квантовой механике. И если бы не идея Стана о просвете, о двумерной оболочке, своеобразной коре, в которую одеты ветви мироздания, то физика Многоми-рья сейчас…
— Он был гением? — перебила я. — Наверное. — Зачем вы мне все это рассказываете? — спросила я, не обращая внимания на твои знаки и на то, что на Альциоре произошла вспышка, опалившая мою крону так, что я ощутила ожог. — Я только хотел вернуть фотографию, — сказал Игорь, пряча взгляд. — Нет, — сказала я. — Фотографию вы могли выбросить. — Стан любил вас, Юлия. — Да, я это уже поняла. И поняла, что решение задачи… Я ничего не смыслю в этой вашей науке… Он — и вы, потому что без вас он не мог сделать расчет, — нашел в Многомирье мои… части, да? Нашел то, что сделало меня мной. Он хотел, чтобы я была счастлива. Не качайте головой, он хотел этого, я знаю, потому что когда-то тоже больше всего хотела, чтобы был счастлив человек, которого я тогда любила. Я говорила об этом Станиславу Никоновичу, и он мне обещал, а решил на самом деле другую задачу, для меня, и теперь я понимаю почему, но это ведь не все, верно? Есть еще что-то, о чем вы не решаетесь сказать? Есть, я чувствую… — Да, — кивнул Игорь. — Наверное, лучше, чтобы вы знали. Он все-таки выпил кофе — залпом, будто опрокинул рюмку водки. — Видите ли, Юлия, — сказал он, — мы еще очень мало знаем о Многомирье. Что знали физики о Вселенной сто лет назад? Даже галактики еще не были открыты. А Многомирье — это миллиарды вселенных, может, даже бесконечное количество, видите, мы даже этого не знаем. И каждое мгновение рождаются новые ветви, новые миры, мы пытаемся понять связи, придумываем аналогии. Менский представил его в форме кристалла, Савранский говорил о просветах между ветвями, Лебедев — о склейках, когда просвет в каком-то месте истончается, и ветви начинают взаимодействовать. А еще мы знаем теперь, что человек, всякая личность — это не индивидуум, не единица в нашем пространстве-времени, а мультивидуум, то есть существо, живущее во множестве ветвей и представляющее собой… Да что я вам рассказываю, Юлия, уж это вы знаете, чувствуете… благодаря Стану. Он говорил много, он, по-моему, говорил не по делу, он хотел что-то сказать и тянул время, толкуя о вещах, которые меня совершенно не волновали. Кристаллы, склейки, просветы, мультивидуумы — физика, теория… Зачем мне? Не торопи его, сказал я; я и не тороплю, подумала я, но когда же он наконец… — Видите ли, Юлия, — произнес Игорь. |
