— Я сразу же вызову Фурунео.

Маккай шел уже почти два часа, когда увидел дым. Тонкая спираль его стояла в воздухе на фоне далеких гор.

Во время этого перехода Маккаю показалось, что он очутился в таком месте, где можно умереть от жажды и голода прежде, чем ноги принесут его в безопасное общество цивилизованных собратьев. На него напало настроение самообвинения, уже не первый раз он осознавал, что какой-то случай в механизме, который он принимал как само собой разумеющийся, может оказаться фатальным.

Ну а механизм его собственного мозга? Он проклинал себя за то, что воспользовался системой глаза С Калебанца таким способом, когда знал о ненадежности коммуникации с этим существом.

Ходьба.

Вы никогда не думали, что пешком можно добраться до безопасности?

Маккай ощущал дьявольскую ошибку в отношении сенса к механизмам. Опора на такие силы ставит ваши собственные мышцы в невыгодное положение во вселенной, где вы могли бы полагаться на эти мышцы в любой момент.

Такой, как сейчас.

Казалось, что он уже приближается поближе к дыму, хотя горы казались такими же далекими, как и прежде.

Ходьба.

Изо всех этих тупых чертовских пиковых положений. Ну почему эта Абнетт выбрала место, подобное этому, чтобы начать эту затею с вывертами? Если это, конечно, то место, где она начиналась. Если Калебанец не сделал еще одной ошибки в коммуникации.

Если любовь могла бы найти путь. Ну что же общего может иметь любовь со всем этим?

Маккай тащился вперед, жалел, что не взял хоть немного воды. Сначала жара на бичболе, теперь эта. В горле у него было так, как будто он развел там костер. Пыль, поднимаемая ногами, лишь добавляла неприятностей. Каждый шаг поднимал вверх облако бледной красноты с узкой дороги. Пыль забила горло и нос. На вкус она отдавала плесенью.

Он похлопал набор инструментов в кармане куртки. Чейген мог бы прожечь тонкую дыру в этой иссушенной земле, мог бы даже добраться до воды. Но как бы он смог поднять эту воду в свою исстрадавшуюся глотку?

Вокруг масса насекомых. Они жужжали и летали кругом, ползали на краю дороги, пытались временами взлететь на его обнаженную кожу. Наконец, он взял стимулятор из набора и понес его, как веер, установив на среднюю мощность. Он очистил воздух вокруг его лица. Когда приближалась туча насекомых, то капли его попадали на зудящих и снующих насекомых, оглушенно падавших позади Маккая.

Он вдруг осознал, что слышит звук — низкий, неясный, отдающийся. Как будто по чему-то били. Что-то полое и резонирующее. Звук исходил откуда-то издали, где стоял в воздухе дым.

«Это могло быть и естественное явление,» — сказал себе Маккай. Могли быть дикие животные. Дым мог быть естественным огнем. Но на всякий случай он вынул из набора чейген и положил его в боковой карман, откуда мог бы достать его быстрее.

Шум стал громче и реже, как будто он усиливался, чтобы отличать последовательные стадии его приближения. Заслоны из колючих кустов и небольшие возвышения на равнине скрывали источник шума.

Все еще следуя по дороге, Маккай поднялся на небольшое возвышение.

Его охватила печаль. Он был заброшен на какой-то отсталый, Пораженный бедностью мир, место, которое леденило взор. Ему была отведена роль в истории с моралью, в волшебной истории с подрезанными крыльями. Он был истомившийся путник, и жажда жгла его неистребимо. Где-то в нем поселилась мука. Он шел в странном, загадочном сне, который растает в просыпающемся роке одинокой Калебанки.

Погребальный звон, который принесла бы смерть Калебанца, угнетал его. Он перевернул все в его душе и выкачал всю его легкость. Собственная его смерть была бы затерянным лопнувшим пузырьком в таком мировом пожаре.

Маккай потряс головой, чтобы отогнать прочь такие мысли. Страх мог бы лишить его всей чувствительности. Он не мог позволить себе такого.