|
Он обвинил себя в той удивительной жестокости, которая тогда, как ему казалось, затрагивала исключительно его чувства. Если бы он обладал большей смелостью и благородством, то, скорее всего, смог бы своими долгими и занудными рассуждениями побудить уставшего от них Магнуса самого покинуть его. Но как раз этого он не смел даже представить. Беллами пришлось стать собственным палачом, поразить свое любящее сердце и убедиться, что его руки обагрены собственной кровью. Именно его сердцу надлежало кровоточить, а утешением стали размышления о собственных терзаниях. Он рассказал эту историю обратившему его в католическую веру священнику, отцу Дейву Фостеру, а со временем и отцу Дамьену. Но сам процесс этого рассказа послужил для него своеобразным лекарством, история стала для него примером эгоистичной и глупой вины, навеяв воспоминания о давно побежденных юношеских мучениях. Еще он поделился этим с Лукасом Граффе, и одному только Лукасу он открыл другой свой секрет: о перенесенной через три года после отъезда из Бирмингема тяжелейшей депрессии, или — иными словами — о нервном срыве. Тот нерешительный уход с оглядкой и надеждой на возвращение происходил на самом деле. С порога своей квартиры Беллами видел, как Магнус, уходя, оглянулся и пошел дальше. Беллами закрыл дверь. Магнус надеялся увидеть его вновь, он не знал, что их спору не суждено закончиться. На следующее утро Беллами покинул Кембридж.
Беллами снял черный пиджак и расстегнул белую рубашку. Согласно принятому решению, он одевался теперь исключительно в черно-белые тона, хотя значимость такой строгости подорвал Клемент, заявивший, что Беллами и так всю жизнь играет Гамлета. (Роль, которую Клемент давно, но безуспешно стремился сыграть сам.) Беллами бросил работу на курсах повышения квалификации, продал свою большую квартиру в районе Камден-таун и перебрался в плохонькую квартирку в Уайтчепеле, беднейшем районе Лондона. Он распродал или раздал почти все свои вещи, расстался с любимой собакой. Такие бесповоротные шаги Беллами сделал, вступив на путь духовного отшельничества. После ухода из Кембриджа Беллами, вопреки своему зароку, поддался еще нескольким сильным искушениям, но Магнус не имел достойного преемника. Беллами вспомнился Харви, другой белокурый и синеглазый юноша. И вдруг он впервые осознал, что всецело виноват в том происшествии на мосту, поскольку подзадорил Харви, ассоциируя его с Магнусом. А ведь Харви мог свалиться в то ущелье. Ох, только бы Харви полностью поправился! Об этом Беллами молился молча, в привычной ему детской манере, которая стала одним из видов его общения с Богом. Такое общение порой принимало более сложные формы, но этот вид, несомненно, являлся самым искренним. Беллами подумал о Харви, о его особенной яркой красоте и о показной беспутности денди эпохи Кватроченто, а также с одобрением вспомнил то, что, несмотря на подавленность, жуткое разочарование и потрясение, парень проявил трогательное мужество, стойко продолжая посмеиваться и отпускать шуточки, когда они с Клементом везли его обратно в Англию. Впрочем, Клемент тоже не падал духом: все знали, что Клемент огорчен исчезновением брата, но лишь Беллами понимал, каково его огорчение, как дико и ужасно расстроен его друг. Размышляя о том, где может быть Лукас, Клемент как-то сказал: «Даже не знаю, хочу ли я найти место, где он скрывается». Клемент, естественно, боялся того, что Лукас мог убить себя или, возможно, обезумел и, потеряв память, попал после неудачной попытки самоубийства в какую-нибудь психиатрическую лечебницу. Должно быть, после убийства человека остается ужасное ощущение, а реакция Лукаса могла быть исключительно сильной и совершенно непредсказуемой. Огласка, испытание в суде, обвинение в «чрезмерном насилии» и фактически (как негодующе заявил защитник ответчика) в убийстве могли бы потрясти любого. А молчаливый и гордый Лукас, этот возвышенный и замкнутый оригинал, вероятно, был совершенно ошеломлен. Беллами поразмышлял о Клементе, Лукасе и Луизе, в итоге его мысли вернулись к Анаксу. |
