— Да, пожалуй! — согласился Вася.

— И еще я подумала, хотя нет, молчу, еще не подумала! — Она вдруг смутилась и зря смутилась, потому что мысль ей пришла неожиданная и глубокая, а именно такая: потому Пи-эр не воскрес и не вернулся, что ему не нашлось бы в этом мире достойной благородной работы, а раз такой работы нет, то незачем и оживать и даже жить! Любина идея простёрлась еще дальше, что вообще все живое живёт на свете лишь потому, что каждому есть дело, каждый к чему-то призван и что убери это призвание — жизнь сразу теряет смысл и приходит смерть, ведь смерть — это, в сущности, ненужность в жизни.

Люба слукавила, сказав, что не додумала мысль. Нет, она ею прекрасно додумала, но ей стало неловко перед Васей, что она самостоятельно, без него, вроде бы продолжает работу кружка мыслителей, когда надобность в этом отпала, ибо там, в сказочной стране, от мыслей зависела жизнь, а тут жизнь текла своим чередом, и мысли приобретали абстрактную подкладку. С другой стороны, девочка и не чувствовала себя виноватой в том, что мысли рождались помимо ею воли и были такими оторванными от сиюминутных потребностей, хотя именно в таких мыслях Пи-эр находил высшую ценность. Но это — Пи-эр! А отныне верховным судьёй всех ею дел и помыслов становился Вася, со своими понятиями обо всем, и к ним надо было если не подлаживаться впрямую, то, по крайней мере, стараться предчувствовать Васину реакцию и стараться, чтобы эта реакция была положительной, как выразился бы Пи-эр, иначе их необыкновенная дружба может захиреть, чего нельзя было допустить.

Видя, что и Вася как-то смущён, Люба, возвращаясь к насущным делам, спросила:

— Ну, что дальше будем делать?

— Как что? Побежали!

— Куда?

— Туда!

— К тете Вере?

— Конечно!

— Ой, Ромка! Ой, несчастная тётя Вера! Вася, я не смогу ей всю правду в глаза сказать.

— Я скажу.

— И ты не скажешь!

— Почему?

— Потому что страшно.

— Но не страшнее, чем в Шарнирном Бору! И потом, у нас нет другого выхода!

— Есть!

— Какой?

— Написать тете Вере письмо и все объяснить заочно, так сказать!

— Она же все равно прибежит к нам и расспросов не избежать! — возразил Вася.

— Вообще-то да… Тогда можно по-другому: давай сходим к твоему тёзке, к Василию Парфёнычу, расскажем все ему, а уж он пусть сообщит тете Вере — у взрослых это легче получается.

— Ты думаешь?

— Конечно. Они привычнее к несчастьям!

Василий Парфёнович был начальником Чарского

участка леспромхоза, то есть, по сути, хозяином Чары, который решал все жизненные вопросы от выполнения плана по лесозаготовкам до работы поселковой библиотеки, от здоровья конторского сторожа деда Фёдора до успеваемости отпетого двоечника Димки Кудеева. Поэтому-то Люба и вспомнила Василия Парфёновича. Но Вася и тут нашёл контрдоводы.

— Не пойдёт! — сказал он. — Во-первых, Василию Парфёнычу все равно придётся подробно рассказывать, и это будет сложней, чем тете Вере, потому что он дотошный, у него будет больше всяких «как» и «почему». Во-вторых, тётя Вера в конце концов к нам же придёт узнать все из первых, так сказать, рук. Согласна? В общем, Люба, нам не уйти от тяжкого разговора с тётей Верой. Согласна?

— Согласна, но учти, Вася, я ничего не скажу! — повторила девочка со вздохом.

— Скажу я! Сказал — скажу, значит — скажу! Хотя меня никто и не выбирал командиром нашего путешествия, но я почему-то все время чувствовал свою ответственность, чувствовал, что именно я командир!

— Правильно! Я тоже так чувствовала! Потому что, во-первых, Ду-ю-ду — твоя проводница — это раз! Во-вторых, ты — мужчина — это два.