Мужчина, уже более поспешно, возвращается на террасу.

Жена стоит, держа на руках младенца.

— Его там нет?

Мужчина молчит, полагая, что ответ ясен без слов. Она это понимает, поворачивается и оглядывает лужайку на опушке леса. Мужчина тем временем направляется в дальний конец террасы, но и оттуда мальчика не видно. Тогда он устремляется к противоположному концу и сбегает по кедровым ступенькам.

— Когда ты видела его в последний раз?

— Не знаю, — говорит она с легким раздражением.

Он видит, как она устала. Младенец, младший братишка Скотта, все еще не спит по ночам и дает матери только пару часов на отдых.

— Может, полчаса назад? — вспоминает она. — Перед тем, как я вышла на воздух. Он был в доме. Ну там, где обычно.

Мужчина быстро кивает, снова зовет Скотта, оглядывается на дом, но сын по-прежнему не появляется. Жена, похоже, не очень волнуется, и мужчина сам не может понять, почему так встревожен. Скотт — самостоятельный ребенок, он много времени проводит наедине с собой — читает, играет или рисует. Ему вовсе не нужно, чтобы рядом был кто-то из взрослых. Иногда он гуляет вокруг дома, но держится тропинки и в лес не уходит. Он хороший мальчик, иногда шумный, но, в общем-то, послушный.

Так куда он мог запропаститься?

Оставив жену в нерешительности посредине лужайки, мужчина огибает дом и рысцой устремляется к развалинам старой хижины, про себя отмечая, что тропинку неплохо бы подмести. Он вглядывается в лес, зовет Скотта. Сына нигде не видно, и его зов остается без ответа. И только повернувшись обратно к дому, он наконец замечает его.

Скотт стоит над озером в пятидесяти ярдах от отца.

В свое время дом продавался вместе с небольшим эллингом, хотя в их семье и нет особых любителей кататься на лодке. Рядом с домом — деревянная пристань, уходящая в озеро футов на шестьдесят, туда, где уже достаточно глубоко. Сын стоит в конце пристани.

На самом краю.

Мужчина зовет жену, а сам припускает бегом. Она видит, куда он направляется, и спешит следом. Она недоумевает, потому что пристань скрыта от нее за деревьями — они темной стеной стоят на фоне воды, посверкивающей в предвечернем солнце.

Она наконец видит сына и вскрикивает, но Скотт никак не реагирует.

Мужчина не понимает, почему она кричит. Мальчик отлично плавает, иначе бы они не стали покупать дом у озера, хотя, конечно, вода в нем холодновата для плавания даже летом. Он не понимает, почему и сам несется к сыну — уже не по тропинке, а напрямик, через лес: продирается через кусты, не замечая хлещущих веток, зовет Скотта.

Если не считать их с женой криков, мир, кажется, погрузился в тишину и застыл, словно превратился в декорацию для этой сцены, словно замерли листья на деревьях, волны перестали плескаться у берега, а червяки остановились в земле.

Добежав до пристани, мужчина переходит на шаг. Он не хочет испугать мальчика.

— Скотт, — окликает он, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Мальчик не отвечает. Он стоит, сведя ноги и опустив руки по швам. Голова его наклонена, подбородок едва не касается груди, словно он изучает что-то в глубине или у поверхности воды в тридцати футах за пристанью.

Мужчина ступает на деревянные мостки.

Появляется жена. Младенец на ее руках начинает верещать, и мужчина поднимает руку, предупреждая жену: молчи.

— Скотти, детка, что ты тут делаешь? — все же говорит она с похвальным спокойствием в голосе.

Мужчина чувствует, что напряжение понемногу уходит. В конечном счете он нашел сына. Даже если мальчик упадет, он умеет плавать. Но все же какая-то часть его существа с каждой секундой все сильнее сжимается от щемящей тревоги. Почему Скотт не реагирует? Почему он стоит там?

Но безотчетная паника, которая овладевает им, не имеет под собой разумного обоснования.