Василий Аксенов. Зеница ока. Вместо мемуаров
От автора
С нарастанием числа лет я все больше получаю приглашений от издателей перейти на жанр воспоминаний. Многие говорят, что это модно, многие гарантируют успех на рынке. Немногие — те, что не спешат, — говорят, что это вроде бы мой долг. Кому долг и велик ли он? Долг прожитой жизни, ностальгии. У меня на этот счет есть своя точка зрения. Для меня литература — это и есть ностальгия, ничего больше и ничего меньше. Любая страница художественного текста — это попытка удержать или вернуть пролетающее и ускользающее мгновение. С этой точки зрения смешно ждать от автора двадцати пяти романов еще какой-то дополнительной ностальгии. Лучше уж я увеличу число романов, пока могу. Вот почему я постоянно увиливаю от любезных приглашений. А вот проект «Вагриуса» мне показался интересным. «Почему бы не собрать публикации в периодике, то есть отклики на актуальные события, начиная с середины девяностых», — спросили меня… Таким образом начала возникать своеобразная книжка, в каждой главе которой речь шла о самых разных событиях и явлениях: например, о военных действиях в Чечне, о зюгановцах в Думе, о баскетболе в США, о сербских демонстрациях со свистками, о суде присяжных, о кончине выдающегося писателя Абрама Терца, о кончине любимого Булата, о шизофренических явлениях в нашей общественной жизни, о зимнем фестивале фонда «Триумф», о матриархате, о бомбежках НАТО, о новой войне на Кавказе, о гражданском обществе, о супертеракте на Манхэттене, о выступлении Путина в Вашингтоне, о зимней Олимпиаде, о футбольном чемпионате мира, о кончине Алика Гинзбурга, о теракте на Дубровке, о казусах советского кино, о гениальности Юрия Казакова. Все эти события и явления я освещал, разумеется, со своей, сугубо индивидуальной точки зрения, а значит, они носили характер моего личного дневника. А потом возникла идея второй части книжки, где поместились бы рассказы или отрывки прозы, которые имели бы достаточно тесную связь с моей собственной биографией. Например, «Негатив положительного героя» возник в результате встречи с человеком, возникшим из далеких времен, то есть из молодости. «Три шинели и Нос» представляет из себя чуть ли не документальный рассказ о студенческих питерских временах, о трех моих пальто тех времен и о некоем Носе (Носове), разгуливавшем по Невскому. «Досье моей матери» документально повествует о том, как я в начале девяностых под прицелом двух телекамер знакомился с гэбэшным делом моей матери Евгении Гинзбург в архиве Татарии. «АААА» — это рассказ о путешествии с другом, Анатолием Найманом, на эстонский остров Сааремаа, и все самые беспардонные вымыслы в нем произрастают из сугубо реальных обстоятельств. У персонажа рассказа «Глоб-Футурум» нет реального прототипа, однако он и его окружение отражают множество лиц, что возникали передо мной после первого возвращения из многолетней эмиграции. «Стена» — это первое приближение к Стене Плача в Иерусалиме. «Экскурсия» не содержит и грана вымысла; так нередко бывает по ходу жизни, когда некоторые встречи сами по себе складываются в рассказ. Почти то же самое можно сказать о тексте под названием «Логово льва», если допустить, что Музей-квартира Пушкина на Мойке действительно утратила умывальник поэта. Интересно будет отметить, что большой рассказ «В районе площади Дюпон» является почти дословным отражением одной истории из жизни нашей вашингтонской российской общины; вымышлены лишь имена персонажей. Из архивных глубин библиографами «Известий» был извлечен почти забытый рассказ 1967 года под модным в том сезоне супердлинным названием «Высоко, там в горах, где цветут рододендроны, где играют патефоны и улыбки на устах». Под видом двух незадачливых путешественников «выведены» я сам и друг той поры, поэт Владимир Гнеушев. |
