Вслед за Рабле и Шекспиром (утопические мотивы легко обнаружить в "Буре") проекты "реконструкции мира и общества" выражались главным образом в форме назидательных философских трактатов (Руссо и его многочисленные последователи, У. Годвин и др.). Утопические же романы можно пересчитать буквально по пальцам. Как правило, они обнаруживают сильное влияние бессмертного автора "Новой Элоизы", «Эмиля» и "Общественного договора". Среди наиболее видных руссоистов выделяются Л. Мерсье ("Год 2440"), Никола Ретиф де-ла Бретон ("Открытие астральных земель"), Фонтенелль ("Республика философов") и Морелли ("Базилиада, или Плавучий остров" и "Кодекс природы").

"Вопреки довольно распространенному заблуждению, — остроумно замечает Г. X. Шахназаров в книге "Социалистическая судьба человечества", — утопии, как правило, отнюдь не являются плодом буйного воображения. Напротив, они порождены самыми жгучими потребностями жизни и представляют собой нечто вроде "конструкторских разработок". В большинстве своем их авторы не только верят в возможность строительства идеального общественного порядка на основе предложенных ими принципов и чертежей, но и прямо призывают к этому всех разумных и просвещенных людей".

Распространение идей утопического социализма совпало, как известно, с периодом торжества романтизма. Не случайно, что поэтика современной фантастики и по сей день характеризуется явно романтическими чертами. Это прекрасное наследие Шелли ("Освобожденный Прометей" и "Королева Маб") и Байрона ("Острова"), Гюго ("Отверженные") и Жорж Санд ("Грех господина Антуана"), Мелвилла ("Марди") и, видимо, прежде всего Эдгара По.

Социальные противоречия капиталистической системы достигли высшего напряжения в годы, предшествовавшие первой мировой войне. Призрак вселенской бойни придвинулся вплотную. В ее неизбежности мнился спасительный выход из кризисной ситуации. Европа переживала свой страшный (почти по Шпенглеру) закат. Именно в это предгрозовое, чреватое скрытыми необратимыми изменениями время всевозможные утопические проекты спасения обреченного мира были восприняты как руководство к действию. Фантастические пророчества обрели обманчивый лик программных манифестов. Наибольший успех выпал на долю знаменитого романа Эдварда Беллами "Взгляд назад" ("Через сто лет"). Эта наивная утопия вызвала к жизни целый поток подражаний и опровержений. У. Д. Хоуэлс дополнил идиллические картинки Беллами острой социальной сатирой (дилогия "Путешественник из Альтрурии" и "Через игольное ушко"), Уильям Моррис в полемическом задоре нарисовал свою идиллию, в которой коммунистическую идею подменила средневековая пастораль. Творческое наследие Мора и Кампанеллы, как видим, обрело характерные черты догмы.

Большой популярностью пользовались в то время романы австрийского фантаста Теодора Герцки "Свободная страна" и "Заброшенный в будущее". Индивидуалистические воззрения Герцки породили поток памфлетов. Это была своеобразная цепная реакция, эскалация, рожденная отрицанием, где опровержения сменялись контропровержениями. Жан Граве издал в Париже анархическую утопию, Тирион в своей «Нейстрии» проповедовал крайний индивидуализм, Курд Лассвиц ("Картины будущего") видел спасение человечества в неудержимой машинной экспансии. Он был прав, говоря, что век пара изжил себя и на горизонте уже встает электрическое солнце. Беда лишь в том, что, раздираемый социальными катаклизмами, неудержимо изменялся сам горизонт. Это-то Лассвиц и проглядел. Впрочем, не он один.

Ни Вильям Гейя, ни Паоло Мантегацца ("Anno 3000"), ни Джон Ричардсон ("Как это можно сделать, или Созидательный социализм") не сумели по-настоящему оценить революционную роль рабочего класса.