— Садитесь. — Это были первые слова, которые она произнесла.

Он сел в кресло, глядя на женщину. Внешне она была спокойна, если не считать лихорадочного блеска темных глаз.

— Что вам нужно? — Она даже не спросила, откуда он пришел.

— Я работаю на итальянский журнал, — сказал Дронго, — вас должны были предупредить. Моя фамилия Кузнецов. Мне хотелось бы поговорить с вами об Алексее Миронове.

Нечто похожее на интерес мелькнуло в ее глазах, или ему показалось? Она спросила:

— Что именно вы хотите узнать?

— Мне хотелось бы написать очерк о вашем погибшем муже. Коллеги считают, что он был лучшим телевизионным журналистом. Простите, что я говорю в прошедшем времени.

— Ничего, я уже привыкла, — махнула она ладонью. Именно ладонью, а не рукой.

Вошедшая девушка поставила на столик рядом с ним чашечку кофе, изящную сахарницу с красиво упакованными кусочками сахара и фарфоровую тарелочку с печеньем. Даже не спрашивая ни о чем гостя, она просто расставила все это на столике и молча исчезла.

— Мне хочется узнать о нем побольше. Его пристрастия, его привычки, его любимые газеты и журналы, — продолжал Дронго, — мне хочется, чтобы вы просто рассказали о нем. Ничего конкретного, просто общий рассказ.

— И ваш журнал удовлетворит такой рассказ? — с чуть заметной иронией спросила она.

— Это уже зависит от моего профессионализма, — улыбнулся он в ответ, — но в любом случае я покажу сначала статью вам, чтобы вы могли высказать свое мнение.

— Спасибо. Так что именно вас интересует? Вы хотите, чтобы я начала свой рассказ со дня его рождения?

— Нет, вполне достаточно, если вы расскажете мне о нескольких последних днях его жизни. О его привычках и его настроении в последние дни, о его увлечениях и планах.

Она молчала, словно вспоминая все, что не успела рассказать следователям или дотошным журналистам. Потом негромко сказала:

— В последние перед смертью дни он много работал, словно предчувствовал, что все так закончится. У него были огромные планы, разве сейчас можно все вспомнить. Он любил жизнь. Ему казалось, что он будет жить вечно.

— У него было много друзей?

— Да, конечно. Очень много. И после его смерти они все время приходили к нам домой, еще туда, в старую квартиру, на проспект Мира. А теперь ходят сюда…

— Я знаю, что его коллег допрашивали следователи. Но мне интересны не те, кто непосредственно с ним работал и мог оказаться полезным для расследования. Мне интересен круг его друзей, круг интеллектуального общения, вы меня понимаете?

— Конечно. Следователи таскали тогда в прокуратуру и в ФСБ всех его знакомых и незнакомых людей. Но такой круг у него был. Туда входили немногие избранные. Иногда он и меня допускал в этот круг.

— Я могу узнать, кто именно входил в его «интеллектуальный круг»?

Она чуть усмехнулась. Или ему показалось? Нечто неуловимое мелькало в их разговоре, какой-то третий смысл, постичь который ему так и не удавалось. Все казалось зыбким, неустойчивым, словно дизайн этой комнаты был продуман с таким расчетом, чтобы сбить с толку любого гостя, не давая ему твердой опоры.

— У нас часто бывали его друзья, — сказала она, чуть помедлив.

— Это я понимаю. Меня интересует, кто именно был его самым близким другом.