Оборотень. И это говорите мне вы?

Брат Жан. Да, я! Я тоже хочу отомстить.

Оборотень. Хорошо, отец. Но только не доверяйтесь здешнему народу. Это трусы — они бледнеют при виде золоченых шпор. Идите лучше к нам в леса, там вы найдете храбрецов.

Брат Жан. Ты же знаешь: трус, доведенный до отчаяния, становится героем. Запри кошку в комнате и бей ее плетью — три удара она еще снесет, а на четвертом вцепится тебе в глаза.

Оборотень. Хорошо. Но кто они, эти молодцы?

Брат Жан. Моран, Симон, Гайон...

Оборотень. Да, это коты, которых надо стегать плетью, чтобы заставить драться, и сильно стегать.

Брат Жан. Бартельми...

Оборотень. У этого хватит смелости.

Брат Жан. Тома из Жене и много других. Я готов поручиться за всех мужиков на две мили в округе. Я рассчитываю также на Пьера, конюшего Изабеллы д'Апремон.

Оборотень. Бездельник, который гордится тем, что обучен грамоте, и тем, что Жильбер подарил ему новую ливрею с гербами! Не ждите ничего путного от раба.

Брат Жан. Он славный малый, поверь мне. Он может быть нам полезен. В его руках все ключи замка.

Оборотень. Вы ничего не сказали о Рено.

Брат Жан. Рено пока не хочет примкнуть к нам. Со дня смерти сестры он ни во что не вмешивается. Он целыми днями, закрыв руками лицо, о чем-то думает. Боюсь, не сошел бы он с ума.

Оборотень. Надо бы залучить его.

Брат Жан. Чуть только свистнет первая стрела, Рено будет с нами. Много ль у тебя народу?

Оборотень. Семьдесят два человека всего-навсего, но каждый стоит десятка ваших. Это сущие дьяволы.

Брат Жан. Я полагаюсь на твой выбор. Значит, Франк, друг мой, ты теперь наш. Но для большей верности присягни на этом распятии.

Оборотень (пятясь). Ну, ну, отец! Я больше не клянусь распятием. Какой я к черту христианин?

Брат Жан. Как! Что ты сказал, негодяй?

Оборотень. Да пусть сожжет меня антонов огонь, я больше не верю в то, во что верят сеньоры. Только пресвятой деве я еще поклоняюсь.

Брат Жан. Хоть этим утешил. Мне теперь некогда наставлять тебя на путь истины. Дай мне слово и поклянись чем хочешь.

Оборотень. Вот вам моя рука, дайте вашу. Эта клятва стоит всякой другой, не правда ли?

Брат Жан. Я тебе верю. Ты скоро обо мне услышишь, а потом я приду с моими друзьями к вам в лес держать совет.

Оборотень. Всегда к вашим услугам. Прощайте!

Расходятся.

КАРТИНА ДЕСЯТАЯ

Дорога близ замковых рвов. Ночь.

Пьер (один, в крестьянском платье). Мне хочется еще раз взглянуть на эти старые башни!.. Я мужик, она знатная дама! Безумец! Как я мог вообразить?.. Как смел поднять глаза на ту, чьей руки добиваются самые могущественные бароны?.. А ее слова — они еще звучат в моих ушах... я принимал их за слова любви... Она говорила со мной, как могла бы говорить со своей собачонкой... А кошелек... она дала мне его только потому, что в нем было золото... И если мое присутствие не стесняло ее, хотя она покраснела бы, оказавшись наедине с дворянином, то лишь потому, что в ее глазах я что-то вроде животного... Я для нее меньше, чем собака... я мужик... Ах, это слово жжет мне сердце!.. Я хотел бы стереть с лица земли всех, кто носит золоченые шпоры. А барон де Монтрёйль! Проклятие! Счастливец! Небо осыпало его своими милостями! Он знатен... Он будет ее мужем... Он дворянин, рыцарь, у него родовое знамя, а я — я мужик... Он дворянин... Но я покрепче его держусь в седле, и если бы мы устремились друг на друга с копьями наперевес, то я сумел бы всадить ему копье под забрало. На турнире он имеет право сражаться, чтобы быть вышибленным из седла, а мне — мне отказано даже в праве побеждать. Он — Монтрёйль! Вот так рыцарь! Не умеет ни читать, ни писать, знает толк в лошадях и больше ни в чем.