3

Газеты Италии называли меня «Иль Брутто», и это наполняло меня гордостью. Однако оказалось, что это не «жестокий», а «уродливый». В нашем кино было много красивых парней – Жан Марэ, Жорж Маршаль, Анри Видаль. Рене Клер как-то заметил: «Да, он хороший актер, но рожа у него премерзкая! Он не сможет сниматься в кино». Позднее, когда он предложил мне роль в «Галантных празднествах» я ответил ему, что у меня невыгодные внешние данные. Еще в Консерватории Пьер Дюкс говорил мне: «Вы не сможете обнять женщину на сцене. Никто вам не поверит, зал просто будет ржать». Однако я не комплексовал на этот счет, они ведь все равно падали в мои объятия. Я только повторял: «Раз уж такой-то смог своего добиться, то почему не я?» Впрочем, поначалу мне пришлось играть комедийных слуг, роли молодых героев доставались другим. Революционное значение фильма «На последнем дыхании» как раз и заключалось в том, что мой герой был отнюдь не «красавец». Сегодня налицо обратный процесс.

Вся моя жизнь после фильма «На последнем дыхании» напоминала сказку. Телефон звонил с утра до вечера. Мне казалось, что это долго не продлится, и поэтому давал согласие на участие в любой картине. Словом, жизнь походила на сон. Особенно, когда вдруг в моих объятиях оказались Софи Лорен, Джина Лоллобриджида и Клаудия Кардинале. То были 60-е годы «сладкой жизни». В заведениях на Виа Венето в Риме можно было увидеть самых красивых женщин мира. Безумие продолжалось все ночи. Я пробыл там шесть месяцев и сделал четыре фильма подряд.

В первой же сцене в «Чочаре» с Софи Лорен я целовался с большим удовольствием, хотя только что прилетел, было семь часов утра. Прекрасное воспоминание! В «Бурном море» мне пришлось целоваться с Джиной Лоллобриджидой. Карьера начиналась недурно. Об этих кумирах до сих пор мне приходилось читать лишь в «Синемонде», и вот оказался среди них. Я видел, как встречали Софи Лорен в Неаполе, ей целовали ноги! Джину обожали тоже. Это были настоящие суперзвезды с «роллс-ройсами» и прочими роскошными атрибутами. Если Софи Лорен лишь приоткрывала грудь, это уже сводило с ума миллионы зрителей.

С Витторио Де Сика нередко приходилось переснимать сцену. Но не по вине актеров. Он был карточный игрок и утром приходил после ночи в казино, мягко говоря, слегка усталый. Однажды, когда я должен был объясняться в любви Софи, он уснул. Но это был «маэстро», и никто не посмел сказать ни слова… Потом кто-то уронил случайно на пол штатив. Он проснулся и воскликнул: «Стоп! Перфетто!». Прелестный был человек. В одну из суббот он приезжал на студию с женой и своими детьми, в другую – с любовницей и ее детьми.

После того, как я снялся в «Чочаре» и «Письме послушницы», я засобирался во Францию, ибо пообещал жене давно задуманное свадебное путешествие. Но внезапно появился Болоньини, который предложил главную роль в «Переулке». Я отказываюсь. Он настаивает. По возвращении в Париж меня находит импресарио. «Тут у меня один режиссер и продюсер. Заезжай минут на пять». Приезжаю. И вижу на столе маленький чемоданчик. Его раскрывают с криком: «Аллора?» «Когда, – отвечаю, – самолет?»

Вернувшись в Италию, я снялся также в картине «Женщина – это женщина». Сегодня я слышу о Годаре, что он не любит актеров. В те времена это не было заметно.

4

С Мельвилем я встретился около Неаполя на съемках «Чочары». Он появился в шляпе и очках. К моему стыду, я не видел ни одной его картины. И вот он предлагает мне стать Леоном Мореном, священником. Уже в «Чочаре» мне досталась роль интеллигента, возможность играть священника не слишком меня обрадовала.