Пол так много утаивал о своей жизни до знакомства со мной, хранил ту свою жизнь за семью печатями: «Вход воспрещен». А я в глубине души ревновала мужа к его прошлому. Ревновала к женщинам, которые близко знали его до меня. Ни один мужчина не доставлял мне столь полного наслаждения, как он, и мне претило, что на свете есть другие женщины, которые испытывали то же, что и я, во время интимной близости с ним. Думая сейчас обо всем этом, я понимала, что веду себя нелепо. Глупо. Глупо. Глупо. Так же глупо, как и минувшей ночью, когда вышла на темную улицу.

– Прости, – прошептала я.

– Не извиняйся. Просто будь счастлива.

– Я счастлива.

– Рад это слышать, – сказал Пол, целуя меня.

– Проголодался? – спросила я.

– Умираю с голоду.

– Я тоже.

– Но в таком наряде вниз я не пойду.

– А мир за окном манит. Неужели ты в самом деле думаешь, что кому-то есть дело до того, что ты одет, как местный?

– Мне есть дело.

– А мне – нет, – заявила я. – Надеюсь, мое мнение что-то да значит.

– Значит. Но я все равно дождусь свою одежду.

– По-моему, есть фильм, в котором один из героев произносит такие слова: «Пойдем со мной в касбу?», да?

– Шарль Буайе говорит эту фразу Хеди Ламарр в «Алжире».

– Впечатляет, – сказала я. – Так пойдем со мной в касбу.

– Здесь это называется не касба, а сук.

– В чем разница между касбой и суком?

– Загадка, – ответил Пол.

Сук в полдень. Лабиринт улочек, заставленных торговыми палатками и магазинами, и потайных переулков, которые выводили на другие, еще более тесные улочки, где всевозможные торговцы навязывали свой товар. Народу уйма – яблоку негде упасть. От обилия разноцветья в глазах рябит. Вся улица – это ряды горок рыжих, бордовых, алых, пунцовых, каштановых, бурых и даже зеленовато-желтых специй, сформованных по подобию минаретообразных муравейников. Контраст им составляли аквамариновые, ультрамариновые, бирюзовые и лазурные изразцы с затейливым орнаментом, выставленные на продажу одним торговцем, который выложил из них на земле мозаику – поразительно, что этот керамический ковер все без труда обходили стороной. Красные куски мяса, истекающие кровью подвешенные ноги и жирные бочки́, вокруг которых кружили полчища алчных мух. Рулоны ткани ярких цветов – кирпичного, морской волны, охрового, белого, неоново-розового, лососевого. Лотки с изделиями из кожи всех оттенков хаки, коричневого и дубильного цветов, украшенной великолепным тиснением. А круговерть запахов, соблазнительных и не очень, настоящее испытание для обоняния. Зловоние нечистот смешивается с ароматом пряностей; едкий дух соленого моря перебивает благоухание цветов. И всюду, где бы мы ни проходили, у обочины дымится мятный чай.

Добавьте к этому сумасшествие звукового сопровождения. Из динамиков вопит французская и марокканская поп-музыка. Орут разносчики. Торговцы зазывают нас криками: «Venez, venez!». Как минимум с двух стратегически расположенных минаретов речитативом распевали наперебой два муэдзина – так по-арабски назывались, сообщил мне Пол, владельцы этих трубных голосов. Тарахтели мотоциклы и мотороллеры; их водители маниакально сигналили, подпрыгивая на выбоинах, коими была изрыта земля, объезжая лотки с манго и апельсинами, как на картине Ван Гога, и овощные прилавки с красными помидорами.