Пока прогревался двигатель, я достала сотовый и набрала номер Ериковой в надежде, что в субботу она окажется дома, и не ошиблась.

— Привет, Катерина.

— Танька, ой, что я тебе расскажу, ты не пришла, а там такое было…

— Погоди тараторить, — тормознула я ее, — давай лучше я подъеду.

— Конечно, приезжай, столько новостей! Есть о чем поговорить.

— Ладно, жди.

Пристроив «девятку» возле Катькиного дома, я поднялась на пятый этаж и позвонила. Дверь сразу же открылась, как будто Катька караулила в прихожей.

Худенькая, бойкая, востроглазая, вечно улыбающаяся Катька с неожиданной для меня импульсивностью заключила меня в объятия.

— Сколько лет, сколько зим! — закричала она прямо мне в ухо.

Я слегка отстранилась от нее и тут же упрекнула себя за это осторожное движение: такая неподдельная радость была написана на ее немного бледном лице.

Но через минуту веселое выражение ее лица уступило место лихорадочному беспокойству.

— Ой, Тань, ты бы знала, что случилось! — Едва дав мне снять куртку, она буквально затащила меня в гостиную.

«Сколько силы таится в таком субтильном теле!» — подивилась я с добродушной усмешкой.

— Садись, Тань. Ой, да ты совсем не изменилась с тех пор, как мы с тобой случайно встретились тогда на рынке, помнишь?

— Ты тоже, Кать, — ответила я комплиментом на комплимент, хотя, приглядевшись, заметила у ее глаз первые тонкие морщинки. «Наверное, из-за мимики, — подумала я, — уж больно Катька много смеется и улыбается».

Все-то нам трубят, что ничто так не красит женщин, как улыбка. Красит-то она красит, только вот со временем ох как щедро награждает «гусиными лапками»!

— Грушин-то… — начала она.

— Я знаю, — перебила я Катьку, пытаясь как ножом отсечь ее излишнюю эмоциональность.

— Откуда?! — удивилась она и как будто даже обиделась, ведь своей лаконичной фразой я лишила ее возможности первой поведать мне об этом.

— От верблюда! — поддела я ее, но чтобы немного утешить, добавила: — Твоя информация мне тоже необходима.

— Ой, ты что, взялась за это дело?! — выпучила она глаза. Казалось, смерть Грушина отошла на второй план.

— Взялась, — холодно ответила я, — только не надо из этого делать светопреставление, жизнь продолжается, надо же кому-то заниматься поиском преступников.

— Ах, как интересно! — не унималась Ерикова, — может, на кухню пойдем, кофе выпьем?

— Было бы неплохо.

Опустившись на узенький кухонный диванчик, я наблюдала за мельтешением Катьки и, слушая ее неугомонный треп, отделяла зерна от плевел.

— …милиция понаехала, а мы там все полуголые, представляешь? — Она хихикнула. — А этому-то, как его там, Верещагину теперь каково? Огласки-то не избежать! А то такой важный, напыщенный, как индюк. Ты бы видела его перед тем, как он «заложил за воротник»! А Лидка-то все под него подстраивалась, угодить старалась. С нами гордая такая стала, а сама-то задницу этому Верещагину лижет! Фу, противно! Нет, а фамилия-то: Вере… ну, короче, тот, кто верещит. Только он не верещит, а щеки надувает, а может, и верещит — в постели-то, мы этого знать не можем, а вот Говоркова… ха-ха!

— Катя, — попробовала я ее остановить, — когда Беркутов позвал на помощь, ты где была?

Она непонимающе посмотрела на меня. В ее карих глазах появился какой-то детский укор — точно взрослые лишили ребенка сладкого.