— Тереза, ты не могла бы через часок принести мне чашечку кофе?

Тереза кивает.

Морис уходит в кабинет.

Он никогда не скажет «милая» или «дорогая». Только «Тереза». Впрочем, это ничего не значит, убеждает себя Полина. Ровным счетом ничего. Гарри так и сыпал ласковыми прозвищами: «любовь моя», «солнышко», «малыш».

— Мы с пяти на ногах, — объясняет Тереза. — Люк завел привычку вставать с птицами. Теперь, конечно, спит сном праведника. Я и не знала, что в деревне так шумно. Мы ведь не жили тут весной.

— Было хуже, когда у Чонди на большом поле ягнились овцы, — сообщает Полина. — Он уже некоторое время как с ними завязал. Наверное, спрос на баранину упал.

— Морис говорит, что за тишиной и покоем надо ехать назад в Кемден. Шутит, конечно.

— Морис, учитывая его теперешнюю сферу интересов, лучше других знает, что культ сельской неги — миф.

Полина вынуждена признать, что тут Морис прав. По весне треск газовых пушек, которым фермеры отпугивают птиц, будил женщину на заре и не давал ей расслабляться во время работы. Май — июнь относительно мирные, если не считать гомона птиц в разгар брачного сезона. А вот с середины июля начинается веселая жизнь. Вся округа наполняется ревом техники: ритмичным стуком сенокосилок, тяжелым гулом исполинских хлебоуборочных комбайнов, рычанием суетящихся на подхвате тракторов. По крайней мере, местность уже не пылает кострами — сжигать солому запрещено законом, — так что в августе — сентябре тут можно дышать. Однако деревенская тишина — типичная городская легенда. Смешно ждать тишины. Сельское хозяйство — индустрия. Если живешь в индустриальном районе — тем более по собственному выбору, — то уж терпи.

Тереза зевает:

— Пойду, наверное, вздремну, пока Люк не проснулся.

— Иди, конечно.

Полина уже направляется к двери, ее голова занята собственными планами на день. Сделать несколько телефонных звонков. Рукопись.

В кабинете она кладет письма на стол и оставляет их там лежать, поскольку убедилась, что ничего срочного нет. Смотрит на поле, и тут же на фоне зелени возникает зевающее лицо Терезы: здоровая розовая полость в обрамлении ровных белых зубов. У Терезы хорошие зубы, поскольку Полина всегда следила за правильным питанием. Думая об этом, она вспоминает другую Терезу, с короткой стрижкой и детским щербатым ртом, и других Терез — целую череду. В голове у Полины существует не одна Тереза, но последовательность ее преображений. А во сне она всегда видит Терезу маленькой — четырех-, шести-, девятилетней — и ничуть не удивляется. Принимает эти реинкарнации без вопросов и целиком уходит в сонную реальность материнских тревог или раздражения. Утром в первые секунды она чувствует легкую растерянность от того, что видит взрослую и чужую Терезу, одновременно и до мелочей знакомую, и в каком-то более глубоком смысле неведомую. Тереза — человек, которого Полина знает и лучше, и хуже всех: глубина незнания обусловлена самой интенсивностью знания.

Полина вновь замечает реальный мир за окном. Ветер колышет поле — волны тени бегут по молодой пшенице. Все вокруг — импрессионистский этюд. Деревья — зеленые факелы, старая живая изгородь в конце сада — целая палитра красок от бежевой через лимонно-желтую и салатовую к охристой, ржаво-бурой и малиновой. Каждый новый распустившийся лист расширяет общую гамму. Последние две недели весь мир лучится и переливается.

Весна в этом году запоздала. В апреле была еще зима, земля коченела от холода. Медленно, неохотно по изгородям поползла зеленая дымка, терновник окутался белой изморозью цветков. А к концу месяца температура резко пошла вверх. Полина ловит себя на том, что уже не может вспомнить, как выглядит зимний пейзаж.