Обычно Марк подыгрывал напарнику. И в этом не было даже намека на секс, женщины-полицейские, выезжая на происшествие, тоже откровенно обсуждали достоинства и недостатки человеческого тела, не важно, мужского или женского. Мужчины и женщины в таких случаях употребляют разного рода клише, у полицейских тоже свои клише.

Вот и сегодня…

— Джимми, мы здесь не затем, чтобы оценивать ее задок, — сказал Марк.

Джимми, судя по всему, не заметил его настроения:

— И грудки тоже недурственные.

— Джимми, мы здесь не для того, чтобы оценивать ее грудки и задок, — еще тверже сказал Марк.

— Ладно, мы здесь не для того, чтобы их оценивать, но вот ведь они перед нами, и они так хороши! На кой черт, скажи на милость, этому парню понадобилось убивать проститутку, если дома его ждала такая женщина?

— Да ладно тебе, мой мальчик, ты не первый день служишь в полиции, чтобы не знать, что в мире полно всяких психов и что порой даже более нормальные, «парниковые» особи ведут себя как психи.

— Я бы ее на проститутку не променял, — со вздохом заключил Джимми.

— Джина Лаво не была обычной в твоем представлении проституткой, — заметил Марк.

Джимми посмотрел на друга долгим, тяжелым взглядом, потом пожал плечами и согласился:

— Да, Марк, она не была обычной в твоем представлении проституткой. Отнюдь. Ты вообще в порядке?

— Конечно, я в порядке.

В ожидании доктора, вызванного на место убийства, Марк все больше раздражался. Он отвернулся от пытливого взгляда Джимми и снова с ног до головы оглядел жену Джона Марсела. Ее звали Энн. Энн Марсел. Поначалу он даже принял ее за ребенка, такой миниатюрной она была — росту в ней, казалось, не больше пяти футов трех дюймов. Но Энн Марсел не была ребенком. При ближайшем рассмотрении ей можно было дать лет тридцать — тридцать пять. Может, даже немного больше. Маленькая, но, надо отдать должное вкусу Джимми, отлично сложена. Миниатюрная конституция не портила прелестные формы. Очень светлая блондинка с волосами до плеч, почти неправдоподобно зелеными глазами на фоне светлой кожи лица с мелкими и изящными чертами, она напоминала изысканно сделанную куклу. На ней было нечто, когда-то представлявшее собой, видимо, легкое весеннее платье из мягкой ткани темно-серого цвета, прежде свободно ниспадавшее и скрывавшее ее изящные формы, однако сейчас, пропитанное во многих местах кровью, оно облепило ее тело.

— Джон Марсел — художник, — сказал Джимми, словно это все объясняло.

Марк поднял бровь:

— Что ты хочешь сказать?

Джимми, словно оправдываясь, пожал плечами:

— Кто знает? Я слышал, что некоторые города готовы платить им целые состояния, чтобы они во имя искусства окропляли красным отдельные островки. Я просто хочу сказать, что художники — народ странный.

— Джимми, что ты, черт побери, несешь?

— Я… я… Может, они делили свои победы?

Марк снова вопросительно поднял бровь.

— Ну ладно тебе, Марк, ты же понимаешь, что я имею в виду. — Джимми слегка покраснел. Он мог с откровенным восторгом рассматривать привлекательных женщин, но не был любителем «сугубо мужских» разговоров, если они касались всякого рода отклонений от нормы.

— А, ты имеешь в виду menage-a-trois1? — догадался Марк.

— Да.

— Она вроде не тот тип.

— Можно подумать, что женщины такого типа стоят за каждым углом, — чуть обиженно заметил Джимми.

— За каждым углом они, может, и не стоят, но она все же не из таких, как они.