Он протянул старику два пальца, избегая смотреть ему в глаза.

— Вы вернулись? Это для меня новость!

— Я только что из Туниса, — ответил Гиз.

Он очень поседел и постарел за это время.

«Настоящее пугало!» — подумал Колен.

— Жюльен здоров? — спросил он вслух.

— Благодарю вас.

Колен дрожащими руками зажег сигару.

— Когда же свадьба?

Гиз тонко улыбнулся.

— Я что-то не слышал об этом!

— Но ведь она в Тунисе? — Какое-то тайное подозрение заставило Колена высказаться откровенно, а свойственная ему осторожность удержала его от произнесения имени Сары. — Я знаю это от Роберта.

Гиз промолчал, и Колен внезапно ощутил тот острый прилив ненависти, который мы испытываем, когда чувствуем, что наш собеседник знает больше, чем показывает.

Он так задымил сигарой, что старик закашлялся.

— Однако, мне некогда; я уезжаю сегодня ночью в Тунис по служебным делам. Нет ли у вас поручений к Жюльену?

Он был удивлен и обрадован, увидев, какое впечатление произвели его слова на старого Гиза, который вздрогнул и изменился в лице.

Колен наблюдал за ним с высоты своего величия.

— Итак, до свидания, — повторил он, не дождавшись ответа.

Но не успел он сделать и нескольких шагов, как Гиз окликнул его.

Колен даже не обернулся.

— Пусть поволнуется, старый скрытник! Так ему и надо!

Он поспешно уселся в автомобиль и получил еще лишнее удовлетворение, заметив, что Гиз появился на пороге.

— Опоздал! — констатировал он злорадно.

Но в вагоне экспресса, который мчал его по направлению к югу, он невольно задумался над тем, что могло до такой степени взволновать Гиза.

Гиз не внушал ему доверия с прошлого лета.

Безжалостный, окаменелый старый дьявол!

Колен проклинал тот день и час, когда он ввел Гиза в дом графини.

Это был опрометчивый шаг с его стороны, но разве он мог предвидеть, что Дезанж умрет так скоро? В жизни все или бесполезно, или несвоевременно!

Старый Гиз не захотел забыть прошлого. А ему следовало умерить свою неприязнь к Саре, когда она овдовела; она была завидной невестой для кого угодно.

«Воображаю, какую он еще выкинул там штуку, если так перепугался», — не без проницательности подумал Колен.

Ведь ненависть Гиза к этой женщине доходила до безумия.

Что касается Колена, то он-то уж, во всяком случае, не ненавидел Сару. Он чувствовал, что Сара обладает тем очарованием, которое сводит мужчин с ума и двигает их на пути подвигов и самоотверженных решений. Он не мог бы объяснить, в чем сущность этого очарования, и только знал, что мужчинам приходится дорого за него расплачиваться.

В данном случае расплатилась и сама женщина, и он не мог думать об этой расплате без содрогания и стыда.

Идеализм был чужд его натуре в такой же мере, в какой людоедство чуждо англичанам, но героизм Сары и ее самоотверженное молчание, не говоря уже о ее физических прелестях, пробудило в его душе еще никогда не испытанное чувство благородного умиления.

Он страдал за нее, и хотя страдания его были бесплодны, они все-таки имели благотворное влияние на его эгоистическую натуру и очистили его сердце.

Если бы, ради освобождения Сары, ему предстояло пострадать только материально, он пошел бы на это, несмотря на то, что очень любил деньги.

Он как-нибудь вывернулся бы потом, сократив свои расходы; он спасовал исключительно перед общественным мнением.

Но он был преисполнен по отношению к Саре самого нежного, самого глубокого уважения — редкое чувство для людей его типа, особенно когда дело касается женщины.