Когда Дэволь приступил к защите, он замер и весь превратился в слух.

То страстный, то растроганный, то деловитый, то иронизирующий голос Дэволя гремел, потом понижался до шепота, потом снова гремел…

«Он, кажется, никогда не кончит, — тоскливо думал Колен, — длинные речи только утомляют присяжных».

Теперь он смотрел на Дэволя почти с ненавистью, с той ненавистью, которую испытывают нервные люди к тем, кто подвергает их терпение слишком долгому испытанию.

— Боже мой, когда же будет конец?

Точно по команде Дэволь умолк; защита сказала свое слово.

Сару окружили люди, которых она видела в первый раз в жизни, поили ее чаем, выражали ей свое сочувствие, закидывали ее вопросами.

Она растерянно взглянула на Колена, не будучи в состоянии произнести ни слова.

— Все обстоит благополучно, — прошептал он ей, — через несколько мгновений вы будете свободны!

Но время точно остановилось, и им снова овладел такой безумный страх, что он отошел от Сары, не спуская глаз с роковой двери.

Лукан, в свою очередь, старался ободрить Сару; его суровое лицо выражало глубокое сочувствие.

Темнело; летний вечер сменился ночью.

— Пора обедать, — невольно пришло на ум Колену, но тут же его охватило глубокое отвращение и к своей роскошной столовой, и к своей экономке, и даже к запаху изысканных яств.

Зазвенел колокольчик.

— Соберите все свои силы, — бодро сказал Лукан, между тем как слезы градом струились по его лицу. Глядя на него, Сара вспомнила (в критические моменты жизни мы часто вспоминаем ничтожные мелочи), что где-то читала о каком-то народе, который плачет, бросаясь в бой, и у которого слезы — результат душевного подъема, а не слабости.

— Год одиночного заключения, — возвестил голос через внутреннее окошко. В глазах у Сары заходили красные круги.

Точно издалека донесся до нее гул толпы, подобный вздоху, потом резкий голос Лукана, обнимавшего ее за талию.

— Она должна остаться здесь на эту ночь, иначе я не отвечаю за ее рассудок. Я имею право требовать этого.

Ее долго водили по каким-то бесконечным коридорам, пока она не очутилась в крошечной каморке, где уже ждала ее надзирательница, другая. Заботливые руки раздели и уложили ее в постель, внимательно подоткнули под нее одеяло. Лукан протянул ей стакан с лекарством, и она невольно обратила внимание на контраст между прозрачным стеклом и его загорелыми пальцами.

— Год промелькнет незаметно, и мы с Коленом сделаем все возможное, чтобы смягчить вашу участь. Клянусь вам в этом! Теперь примите лекарство и постарайтесь заснуть.

Колен поджидал Лукана у порога камеры.

— Возьмите себя в руки, ради всего святого, — воскликнул Лукан с раздражением. — Я не надеялся на такой снисходительный приговор: ей грозило пять лет одиночного заключения. Послушайте, Колен, если вы будете так распускаться…

Он сам отвез Колена домой.

Вкусный обед, заботливая воркотня экономки, которая уже знала о приговоре и укоряла его в малодушии… Он прошел к себе в спальню. На ночном столике лежала библия.

— Если она будет слишком страдать или заболеет, я заговорю.

Сара проснулась на следующее утро совершенно разбитой физически, но удивительно спокойной.

Судьба ее решилась.

Всего один год! Что такое, в сущности, один год? Он промелькнет незаметно.

Она оделась и выпила кофе.

Один год!

Неужели ее любовь не стоит жертвы одного года? Для любви не существует времени!

Сара не понимала, что время имеет реальность только тогда, когда воспринимается отдельными моментами; вне этого нет времени…

Она много читала об одиночном заключении и всегда жалела заключенных.