Он кивнул. В первый раз за все годы он рассказал о своем горе, и кому – человеку, которого едва знал! Но от Одри исходило такое душевное тепло и понимание: его настойчиво влекло к этой девушке, он понял это, едва увидел ее, и с каждой минутой она привлекала его все сильнее. Ему хотелось рассказывать о себе, о своей жизни, об умершем брате, поделиться всем радостным и трудным, что довелось пережить.

– И тогда я пустился странствовать по свету. Но сначала пытался учиться в университете, однако после смерти Шона ни на чем не мог сосредоточиться. Все напоминало мне о нем, у всех были младшие братья, на улице я видел детей, похожих на него. Мне хотелось убежать куда‑то, где ничто не будет постоянно напоминать мне о моем несчастье. И я уехал в Непал, потом в Индию, прожил год в Японии. В двадцать один год написал свою первую книгу. – Наконец‑то он улыбнулся. – Путешествия и книги стали моей жизнью, другой я просто не представляю.

Одри тоже улыбнулась.

– Книги вы пишете замечательные. – Она была благодарна ему за то, что он открыл ей свою душу, и полна сочувствия. Вдруг в голову ей пришла страшная мысль: а что, если бы она потеряла Аннабел? Нет, она не перенесла бы этого! Глаза Одри сразу наполнились слезами.

– Видите, какой я перекати‑поле, – признался он чуть ли не виновато, и в глазах его появился прежний мальчишеский блеск.

– Что ж тут плохого? – Она вздохнула и улыбнулась. – Если хотите знать правду, я вам завидую. Мой отец объездил весь свет, и мне тоже всю жизнь так хотелось побывать в далеких экзотических странах.

– Почему же вы сидите дома?

– А Аннабел? А дедушка? Разве они могут остаться одни, без меня?

– Отлично могут, ничуть не сомневаюсь.

– Мне еще предстоит в этом убедиться. Потому я и уехала от них сюда.

– Ну, мой друг, мыс Антиб при всем желании не назовешь далекой экзотической страной.

– Догадываюсь. – Оба рассмеялись. – Но если я увижу, что они могут обходиться без меня и за мое отсутствие ничего дурного не произойдет, то, может быть, когда‑нибудь я и отважусь на что‑то более серьезное и смелое.

– Не когда‑нибудь, а сейчас, иначе упустите возможность: не сегодня‑завтра вы выйдете замуж, и тогда уж будет не до путешествий.

Она усмехнулась: что‑что, а замужество ей не грозит.

– Напрасно вы тревожитесь, я ничем не рискую.

– Что, существует какая‑то страшная тайна? На вас падет проклятие семьи? Или вы скрываете от всех ужасный порок?

Она со смехом затрясла головой, и пышный медный узел на затылке распустился, волосы упали на плечи.

– По‑моему, я не принадлежу к тем женщинам, которые созданы для семейной жизни.

– Но вы только что рассказали мне, что пятнадцать лет ведете дом своего деда! Это вы‑то не созданы для семейной жизни?!

– Все так, но прожила я все эти годы с дедом, а не с мужем.

Скажу честно, – Одри действительно не кривила душой, – из всех мужчин, кого я знаю, меня никто не привлекает.

– Почему же? – Он был в полном восхищении, его восхищало все, что Одри говорит, делает, думает. Никогда в жизни он не встречал такой необыкновенной женщины.

– Мне с ними до смерти скучно. Все до единого похожи на мужа моей сестры: все самодовольно убеждены, что имеют право диктовать женщинам, как они должны жить, что им позволено, а что нет. Женщины, видите ли, не должны говорить о политике, даже думать о ней не должны.