Я закрываю микрофон ладонью и говорю ему, чтобы унять его негодование: «Полиция!»

Пока он размышляет над этой стороной вопроса, я начинаю разыгрывать мисс Пеленку.

– Алло! Это я, – говорю я. – Я вернулся, и господин Уктюпьеж спрашивает меня, что это за история с очками. Он не в курсе дела, потому что это его сын получил письмо графа и он ему еще о нем не сказал. Вы что-то хотели, прекрасная демуазель?

Избавленная от сомнения и освобожденная от неблагоприятного предрассудка, который мог бы мне дороговато обойтись, девушка щебечет туфту:

– Я хотела узнать, должна ли я вас предупредить в случае, если обнаружу эти пресловутые очки?

– О да! Предупредите меня, – расплачиваюсь я той же монетой. – Я счастлив слышать ваш голос. И, если случайно вы измените свое мнение насчет ночного Парижа со специализированным гидом, также предупредите меня. Я покидаю агентство лишь в случае крайней необходимости.

Она отвечает мне, что подумает, что надо посмотреть. Я спрашиваю ее, орет ли Джими по-прежнему. Она уверяет меня, что, если бы телефон находился в комнате младенца, она бы не смогла расслышать мужественный тембр моего голоса. Затем мы расстаемся с какой-то надеждой между нами.

Входе этой беседы я вытащил свое удостоверение полицейского и дал его прочитать торговцу подлеском. Он держит его с правой стороны от своей головы, чтобы дать возможность своему правому глазу, обеспечивающему тылы, прочитать его, в то время как левый продолжает оценивать меня.

– Что все это значит? – спрашивает он с достоинством, после того как я повесил трубку.

Я вытираю лоб. Я очень правильно поступил, приняв решение побыстрее прибыть в агентство.

– Господин Уктюпьеж, – говорю я, – извините, но я выполняю специальное задание. Вы сдали виллу Фреду Лавми, не так ли? Случилось так, что за ним охотятся заправилы преступного мира, вы ведь знаете, как это делается. Если у какого-либо типа денег куры не клюют, всегда найдется куча негодяев, которые им заинтересуются. Я уполномочен обеспечить его безопасность и безопасность его семьи. Но, чтобы войти в семью Лавми, не вызывая подозрений у обслуги, я использовал невинную хитрость: сделал вид, что пришел от вашего агентства.

Ну вот, теперь он в курсе, этот фрукт, и становится милым.

– Весь к вашим услугам, господин комиссар, – важно заявляет он, возвращая мне удостоверение.

В его асимметричных зрачках проплывают трехцветные штандарты.

– Моя заветная мечта – сотрудничать с полицией, – говорит он. – Я участвовал в войне – той, другой, настоящей, шел в ногу со временем.

Я испытываю большое желание ответить ему, что это, должно быть, не очень удобно, но он продолжает:

– А мой племянник служит в СРС.

– У вас полное алиби, – заверяю я его.

– Одна деталь, – улыбается Уктюпьеж. – В противоположность тому, что вы только что утверждали девушке, у меня нет сына. Я холостяк.

Я возражаю, что никогда не поздно это сделать и что чем в более пожилом возрасте женишься на молодой женщине, тем более рискуешь обзавестись детьми.

Сказав это, я перехожу к профессиональной стороне дела.

– Вот вам два телефонных номера, по которым вы сможете со мной связаться на случай, если эта девушка захочет со мной встретиться.

– Договорились, рассчитывайте на меня, господин комиссар.

– Как давно вы сдали виллу на проспекте Мариво Фреду Лавми?

– Около месяца.