– Это тот самый человек, который тебя интересует! – говорит Альбер.

Заметив выражение беспокойства на моем лице, он пожимает плечами:

– Можно говорить смело, он не понимает по-французски. Впрочем, ему трудно говорить даже по-американски. Его язык, дружище, – это цвет пригородного жаргона янки. Его университеты-проститутки Филадельфии, а местные легавые с помощью дубинок научили его разнице между добром и злом. Тем больше его заслуга в том, что ему удалось преуспеть, не так ли?

– Еще бы!

Теперь Фред и вовсе становится мне симпатичным. За его внешностью беззаботного хулигана угадывается какая-то тоска и чисто человеческое одиночество.

– Красивый парень, а? – говорит Бебер тоном конокрада, расхваливающего свой товар. – В его жилах течет польская и ирландская кровь, и вот тебе результат! Ох уж эти американцы, что за забавные люди! У них нет прошлого, но зато какое будущее!

– Что он говорит? – спрашивает у меня Фред и вновь подмигивает.

Вам известно, что если я и понимаю английский, то говорю на нем с трудом. Тем не менее я отваживаюсь на пару фраз, что вызывает смех у кинозвезды.

– Кто этот здоровый разносчик бутербродов с горячими сосисками? – осведомляюсь я, указывая на человека с ингалятором.

– Его секретарь. Он является его менеджером, горничной и козлом отпущения... Его зовут Элвис. Это великолепный педераст угрюмого типа...

Я мечтательно рассматриваю этого человека. Не он ли, случайно, является похитителем достойной мадам Берюрье?

У меня возникает идея.

– Мне бы доставило большое удовольствие иметь фотографию Лавми, – говорю я. – Не фото из фильма, а непринужденный снимок, как, например, сейчас, во время ингаляции. Насколько я тебя знаю, ты не мог упустить такую возможность!

– Действительно, – соглашается Альбер. – Если ты хочешь получить такой снимок, это легко сделать. Мой фотограф как раз здесь со своим альбомом.

Он на какое-то время удаляется. Лавми спрашивает, не занимаюсь ли я журналистикой. Я даю ему утвердительный ответ.

Секретарь укладывает свой инструмент для ингаляции ротовой полости в металлическую коробку.

Почему эта металлическая коробка заставляет меня подумать о той, о которой упомянула Толстуха в своем рассказе? Помните, коробка, в которой находилась губка, пропитанная хлороформом?

Я призываю себя к спокойствию... «Мой маленький Сан-Антонио, не слишком полагайся на свое воображение: это может тебя завести очень далеко...»

Возвращается Ларонд, держа между указательным и большим пальцами квадрат глянцевой бумаги.

– Это тебе подойдет? – насмешливо спрашивает он. На снимке изображен секретарь Лавми анфас, занимающийся своим патроном, в то время как актер заснят со спины.

На лице у моего друга появляется макиавеллевская улыбка.

– Сознайся, Тонио, тебя интересует этот длинный тип? Я это понял по одному взгляду, который ты на него бросил. Уверен, что здесь дело нечисто. Слушай меня внимательно. Я согласен тебе содействовать и помогать максимально. Но, если в нужный момент ты не дашь мне приоритет, я помещу в газете фотомонтаж, где ты будешь представлен голым на осле и с метлой для туалетов в руках как символом твоей профессии.

В машине жарко, и два прототипа идеальной пары напоминают вареных раков.

– Ну и долго же вы там провозились, – сердито заявляет китиха, воинственно выставляя свои усы. – Вы не представляете, как мы маринуемся в вашей машине с самого утра!

Я воздерживаюсь от сообщения, что я думаю на сей счет, а думаю я, что, по большому счету, им пристало бы быть законсервированными в банке для огурцов.