Все это я говорю, застегивая штаны и завязывая шнурки.

Бедная Пульхерия лежит с широко открытым от непонимания ртом. Вы, должно быть, думаете, что я веду себя, как самый последний хам, и на сей раз вы действительно правы. Но для меня немыслимо совершать жертвоприношения Венере, как говорят некоторые недоумки, считающие, что любовь – это жертва, после того, как я сделал открытие, способное перевернуть многое в предпринятом мной расследовании!

Я не могу пока сказать вам, какое именно открытие, потому что, в конце концов, я могу ошибиться, а вы, при случае и вашем хорошо известном мне коварстве, не преминете дать мне понять, какой я дурак.

Как бы там ни было, но, покинув ефрейторшу, я беру курс на Мэзон-Лаффит со скоростью, которая заставляет регулировщиков движения доставать пачки квитанций из самых глубоких карманов.

– Уже! – говорит он. – Однако вы быстро управились...

Я делаю удивленное лицо.

– Не понял.

– Я полагаю, вам передали мое сообщение. Десять минут назад я звонил по всем телефонам, которые...

Я прерываю его словоохотливость:

– Я заехал случайно. Что нового?

– Приходила девушка...

– Нянька?

– Да, она спрашивала вас. Я ей сказал, что вы у клиента и что...

– Ну и?..

– Она показалась мне расстроенной. Она сказала, что будет вас ждать на проспекте Мариво...

Я не даю Уктюпьежу закончить фразу. Прежде чем у него хватает соображения закрыть рот, я уже сижу за рулем своей машины. Хотя скорость в парке ограничена, я жму на газ до упора. Я едва не задавил пожилую даму, садовника и продавца газет на велосипеде. Последний обзывает меня словами, которые, хотя и имеют право находиться в словаре «Лярусс», в его устах принимают совершенно другой смысл. Я останавливаюсь. Он думает что я собираюсь набить ему морду, и отважно закатывает рукава.

– У вас есть «Киноальков»? – спрашиваю я его.

Ошалев от удивления, он спускает пары гнева через нос.

– Да...

– Давайте сюда!

Он лезет в свою сумку, привязанную к багажнику. Я сую ему белую монету и отъезжаю, не ожидая сдачи.

И кто же это делает динь-динь спустя мгновение у ворот Вопакюи? Это ваш красавчик Сан-Антонио!

Как и недавно, совсем недавно, мне открывает няня... Она уже одета иначе. На ней серое платье, открытое спереди и застегнутое сзади... Подобная одежда чудесно снимается при случае. Это напоминает вылущивание фасолевого стручка...

Она причесана под Жозефину (Жозефину, но не Жо Буйона, а Наполеона). Что же касается ее макияжа, то, если бы он был подписан Элен Рубинштейн, меня бы это не удивило.

Она встречает меня тем же словом, что и преподобный Уктюпьеж

– Уже!

– Вы видите, что я не сидел сложа руки. Я вернулся в контору сразу после вашего ухода... Вы хотели меня видеть?

На ее лице появляется легкая улыбка, которая прибавила бы ей смягчающих обстоятельств, если бы она застрелила чьего-нибудь мужа.

– Да...

– Могу я узнать...

Она окидывает меня плутоватым взглядом. Когда юная швейцарка начинает на вас так смотреть, это значит, что она думает о вещах, которые не имеют ничего общего с изучением роли ветряных мельниц в современном мире.

– Вы мне недавно сделали интересное предложение.

– Ночной Париж?

– Да.

– Но вы отказались...

– Потому что я должна была рано возвращаться, из-за Джими...

– Я считал, что горничная.