– Помолчи, кретин! – говорит Берта. Берю тут же накладывает шов на свой рот. Баба-гаубица продолжает:

– Я уже выходила из магазина тканей и прошла арку, когда какой-то мужчина, довольно приличный, но не говорящий по-французски, попросил меня следовать за ним в его машину.

– Как вы поняли то, что он вам сказал, если он не говорит по-французски?

Предплечьем она приподнимает как можно выше правую сиську, потом опускает ее, что производит шум, подобный шуму сброшенного с высоты шесть тысяч метров мешка с мукой для снабжения продовольствием оказавшихся в изоляции людей.

– Вы забываете, комиссар, что есть международный язык – язык жестов. Господин, о котором я вам говорю, указал мне на машину, стоящую на боковой аллее в двух шагах. Это был прекрасный американский автомобиль, выкрашенный в голубой и желтый цвета с красными полосами и зелеными чехлами на сиденьях... За рулем сидел еще один мужчина.

– И вы пошли за этим иностранным типом? – говорю я, адресуя ей один из тех взглядов, которые приближаются к температуре абсолютного нуля.

Она хлопает своими щетками для сметания крошек:

– Я вам объясню сейчас, уважаемый... Этот человек был очень забавен. Он смеялся, и, хотя я не понимала точного смысла того, что он мне говорил, я догадалась, что речь идет о невинном предложении... Прокатиться, например, в Булонский лес...

Ну и стерва эта мамаша Берю! Всегда готова лечь под любого мужика, стоит ему только поманить! От этого можно звездануться, как говорил один мой знакомый астроном.

– Дальше!

Самое смешное, что эта мегера пытается говорить напыщенно. Она уже видит себя раздающей интервью телевидению, крупным газетам, сводкам новостей «Дурной тон»!

– Итак, я сажусь в эту роскошную машину, – продолжает она, расстегивая при помощи своего большого пальца крючок корсета, – и мужчина, который меня пригласил, садится рядом со мной. Автомобиль движется вверх по Елисейским Полям, сворачивает на проспект Великой Армии и мчится по направлению к Дефанс.

Представляя себя великой трагической актрисой, готовящейся произнести главный монолог, она умолкает и подпирает ладонями щеки, чтобы усилить драматическую насыщенность рассказа. Ей хочется, чтобы я ее подстегнул, но я делаю вид, что мне это в высшей степени безразлично. Между нами – мной и аэропортом Орли, – я не верю ни единому слову из того, что плетет эта сирена, больше похожая на мешок с требухой.

Мое глубокое убеждение состоит в том, что мамаша Берю имела любовное приключение с каким-нибудь мужиком, у которого в этот день было повышенное половое давление. И, чтобы усыпить подозрение своего мужа и своего Альфреда, она придумала историю в духе Ника Картера.

Тут уж ничего не поделаешь, придется ждать, пока она выговорится, чтобы увидеть, куда она дойдет в своих фантазиях.

– Мы огибаем Дефанс, проезжаем Коломб!

Голубка! У нее действительно вид голубки, у этой Толстухи! Самое смешное, что оба ее недокормленных кретина упиваются ее рассказом, как гренадином. У них даже слюна пузырится, как вода в унитазе!

– После Коломба мы минуем Уй, потом Мэзон-Лаффит. Затем покидаем трассу и въезжаем в лес...

Я делаю робкую попытку прервать ее:

– Они с вами не разговаривали?

– Нет. Я спрашивала у них, куда они меня везут, но каждый раз тот тип, который пригласил меня в машину, мило улыбался

– Ладно, дальше.

– Вот машина останавливается в укромном месте. Вокруг не видать никого. Все тихо... Светит солнце...

Теперь она изображает из себя маркизу де Севинье, наша Берта с большими ногами!

Итак, мы дошли до солнца, которое сверкает в кронах деревьев, тронутых осенней позолотой.