Покончив с писаниной, медсестра сунула историю болезни под мышку и встала. Андрею показалось, что кровать при этом издала тихий, но явственный вздох облегчения.

– Гром-баба, – сказал лежащий на соседней кровати худой небритый мужик в спортивном костюме кричащей расцветки и с марлевым шлемом на голове, проводив ее не особенно ласковым взглядом. – Точь-в-точь моя грымза. Я, когда ее первый раз увидал, прямо испугался: неужто, думаю, родственница? Тогда, думаю, мне полный абзац: одна сковородкой по башке в больничку наладила, а другая, значит, здесь полный курс лечения проведет, вплоть до выписки вперед ногами… Михаил, – представился он, – Мишаня, стало быть. Будем знакомы!

– Андрей, – назвал свое имя Липский, вяло пожимая протянутую через проход между койками руку.

– Да я в курсе, что Андрей, слыхал. Журналист, говоришь? Подфартило мне, стало быть, с соседом! Кто ж тебя, Андрюха, так разрисовал?

– Без понятия, – предпочел ограничиться полуправдой Липский. – Треснули по башке, обобрали и бросили.

– Считай, повезло, – авторитетно заявил Мишаня. – Могли совсем пристукнуть, или замерз бы в сугробе…

– Слушай, где я? – сменил тему Андрей. Вопрос был не праздный: на VIP-палату в институте Склифосовского это место походило в самую последнюю очередь.

– Ну, ты даешь! – восхитился сосед. – В больнице, где ж еще-то!

– А больница?..

Мишаня приподнялся на локте, с изумлением воззрившись на него через проход.

– Даешь, – повторил он. – Гляди-ка, как ты давеча хорошо погулял, даже завидно! Клин это, районная больница. Тебя за городом подобрали. Валялся прямо на дороге, снежком припорошенный. Скажи спасибо, что не переехали. Неужто ничего не помнишь?

– Не помню, – устало прикрыв глаза, сказал Андрей.

Это снова была полуправда. Он помнил многое – можно сказать, все, исключая самое главное: каким образом, нарвавшись на неприятности в двух шагах от станции метро «Войковская», очутился на дороге в окрестностях подмосковного Клина.

– Ну, здравствуй, Евгений свет Иванович! – отступив от чуть приоткрытой двери, приветствовал Женьку Шмяк. При этом он, как обычно, быстро и внимательно осмотрел поверх Женькиного плеча пустой коридор, как будто опасаясь увидеть там банду грабителей в черных спецназовских масках. – Чем нынче порадуешь?

Женька просунул в щель поднос, держа его на вытянутых руках, и боком проскользнул следом. Шмяк сразу же закрыл за ним дверь, запер ее на два оборота ключа, а потом, словно этого было мало, подпер ручку спинкой стула. Женька не удивился: он уже привык. К тому же Семен Тихонович подозревал у Шмяка раннюю стадию маниакально-депрессивного психоза, развившегося на почве прогрессирующего алкоголизма; Шмяк был чистой воды параноик, а от человека с таким диагнозом можно ожидать еще и не таких фортелей.

– Суп-пюре овощной, – отвечая на вопрос, принялся перечислять Женька, – рыба отварная с овощным гарниром, салат овощной, пирожки с капустой и грибами. Клюквенный морс.

Говоря, он сноровисто, как заправский официант, переставлял содержимое подноса на стол. Раньше стол стоял у окна, но Шмяк его переместил, задвинув в самый угол, словно из боязни быть застреленным во время еды из дальнобойной винтовки с телескопическим прицелом.