Иванов знал, что все ждут от него каких-то слов, как будто словами можно что-то изменить…

– Это я во всем виноват… Прости меня, – только и смог выдавить он и отвернулся, чтобы никто не увидел его лица.

Ленина квартира располагалась в доме, стоящем в самом конце Московского проспекта. Когда-то здание это было престижным местом для проживания, на верхних этажах располагались просторные мастерские для художников. Лет сорок назад многие мечтали жить в таком доме, но теперь он ничем не отличался от остальных, а по сравнению с новостройками, сверкающими голубыми плоскостями застекленных лоджий, и вовсе казался стариком, скрывающим свое былое величие. Прежде чем сесть за стол, Иванов с Васечкиным рассматривали фотографии, висевшие на стенах, – на них были запечатлены Вера с Николаем и дочкой и маленький Алик. Возле одного снимка Сергей задержался.

– Это ты на Кавказе? – спросил он Николая.

Тот кивнул.

– Я тоже в Чечне без малого два года просидел.

– А я в Дагестане контрактником. Разве Вера вам не рассказывала?

– А у Сережи два ордена Мужества, – подсказала Кристина.

Пока девушки накрывали стол с нехитрыми закусками, Николай отвел Олега в сторону и негромко, так, чтобы не услышал мальчик, сказал:

– Мы тут с Верой подумали… В общем, ты пока Олежку не забирай. Сначала опекунство оформи. Да и мальчику сейчас тяжело придется, одному Богу известно, как он это переживет. В своей квартире он у себя дома, а менять обстановку для него будет лишним стрессом. Приезжай почаще, чтобы он успел к тебе привыкнуть.

Поминки были недолгими. Говорили мало, да и какие слова могут выразить боль безвозвратной потери… Даже не знавшие Елену Кристина и Настя сидели притихшие, ощущая общую атмосферу молчаливой тоски и подавленности.

Когда стало смеркаться, Васечкин поднялся из-за стола и сказал:

– Мы, пожалуй, поедем. Завтра рабочий день.

Гости начали собираться, их не пытались удержать, все всё понимали. Когда сели в машину, Васечкин спросил Олега:

– Ко мне заедем или ты сразу домой?

А Иванов даже не знал, что будет лучше: остаться одному или посидеть с другом, чтобы разделить с ним горе, которое только его, личное, и останется с ним навсегда – всегда будет напоминать о его предательстве и невыполненном обещании.

Все же он отправился домой, остался один, дождался темноты и долго сидел в кресле во мраке Вселенной, где уже не осталось звезд и надежд. Так в кресле и уснул. Открыл глаза только под утро, когда нетерпеливый дождь громко и равнодушно застучал по жестяному подоконнику. Олег поднялся и подошел к окну, за которым, укрытый пеленой дождя, спал город. Мир изменился, но что сделало его иным, Иванов не мог понять: все вокруг вдруг стало посторонним и ненужным, чего-то не хватало миру, не хватало и самому Олегу. Он зажмурился и вдруг понял, чего он лишился навсегда и чего уже никогда не вернуть.

– Нет, – прошептал он, не открывая глаз, – так не должно быть.

Сказал и понял, что ничего изменить уже нельзя и желать того, что никогда не сбудется, бесполезно. И открывать глаза, чтобы вновь оказаться один на один со слезами неба, тоже не хотелось. «Если мое желание не сбудется, то пусть ее осуществится», – подумал он.

И не поверил себе, словно только что пожелал невозможного.

14

– Что же вы только сейчас вспомнили, что это ваш родной сын? – спросила дама из органов опеки.

– Я и не забывал никогда, – ответил Олег. – Просто так сложилось.

Дама из органов опеки внимательно изучила все документы, которые Иванов принес.