Второй день — пятница, 9 марта

Будильник прозвонил в шесть. Я проснулся; во рту противно, голова тяжелая. Я перебрал бордо. А коньяк, который я добавил потом, только все усугубил. Марта во сне повернулась, открыла глаза:

— Уже уходишь?

— Да, спи. До вечера. Не забудь, вечером я веду тебя ужинать. Закажи столик, где тебе больше нравится.

Она кивнула и закрыла глаза. Я заставил себя встать под холодный душ, чтобы прояснить голову, а потом как следует растерся. Ненавижу холодную воду. Ненавижу принимать душ ранним утром сразу после пробуждения. Но еще больше я ненавижу похмелье в день «работы». Я старательно оделся, выпил чашку черного горького кофе и взял чемоданчик. Ставки сделаны, господа!

На автостраде стоял туман. Я подумал было, что рейс задержится. Но самолет взлетел точно по расписанию. Я смотрел, как встает заря, как в ее бледном свете сверкают вершины гор, и думал, что, возможно, через несколько часов я буду лежать мертвый, прошитый пулями, или окажусь на пути к двадцатипятилетнему тюремному заключению. По идее, мне надо было бы вызвать стюардессу и выпить бутылку шампанского, дабы насладиться последними минутами свободы и красотой, которая открывалась передо мной. Но я не сделал этого. Смирно положив руки на колени, я трудолюбиво двигал челюстями, жуя жевательную резинку, которая уже стала прилипать к зубам, и даже не заметил, как взошло солнце, потому что у меня заболело сердце и я прикрыл глаза. Вот так проходят мимо своей легенды.

Макс был уже на месте. В две минуты я переоделся и преобразился. И как всегда, в момент, когда кости уже брошены, я ощутил тот порыв тревоги и возбуждения, который действует на меня, словно наркотик.

У Фила был спокойный вид, однако напряженность его металлического взгляда выдавала, что безмятежность эта деланная. Он передал мне Адольфа и, волоча ноги, удалился в своем рубище отставшего от эпохи битника. Я сел. Адольф зевнул. Неужели он ощущает мою нервозность? Он внимательно смотрел на меня. Я потрепал его по загривку и устроился поудобнее. Началось ожидание. Заткнутая за пояс пушка врезалась мне в желудок. Надеюсь, воспользоваться ею мне не придется. Я предпочитаю холодное оружие. А вообще-то излюбленное мое орудие — кулаки. И очень грозное орудие. Я мысленно улыбнулся, подумав о Марте, которая считает меня интеллектуалом, способным по части насильственных действий разве что разорвать квитанцию о штрафе.

Часы еле-еле ползли. Монет в моей тарелочке становилось все больше. День великодушия и щедрости, вероятно, по причине пронизывающего холода и моросящего дождя, под мельчайшими каплями которого я все равно промок до костей. В большинстве кафе на площади над террасами натянули тенты. Я следил, как большая стрелка часов перескочила через одно деление и показала половину двенадцатого. Прозвонили куранты, вспугнув стаю воробьев. Бенни устроился за столиком на террасе неподалеку от меня. На нем был широкий бежевый плащ, а его тонкое лицо украшала накладная бородка клинышком. Очки в квадратной оправе завершали чопорный облик дипломата-педанта, и он уже неоднократно нетерпеливо посматривал на ручные часы, экстраплоский «Роллекс». Стоящий на площади легавый, здоровенный краснолицый верзила, ни разу не удостоил его даже взгляда. Меня, впрочем, тоже. Я никого не задевал. Я сидел и тихо покачивал головой под моросящим дождем, несчастный калека, неразделимый со своей собакой.

В двенадцать двадцать семь вышли последние клиенты, а ровно в двенадцать тридцать настал черед служащих. Только один останется на месте до тринадцати тридцати, будет стучать по клавишам своего компьютера, покуда банк не откроется после обеденного перерыва и его не сменят коллеги.