Елена Крюкова. Железный Тюльпан
Художнику Юрию Куперу посвящается Молча на острие меча смотрю. Что я теперь заслужил? Медленно стрекоза садится На молнию лезвия. Я — самурай. Ой, Казанская дорога, Вся слезами залита… Рука вздрогнула. Рука вздрогнула и поползла по шелку одеяла. Я открыла глаза. Я хорошо видела свою руку. Бледную, худую, с длинными и кривыми, как у кошки, накрашенными ногтями. Моя рука сжимала холодное, тяжелое. Железное. Я застонала. Перевернулась под одеялом с боку на спину. Рядом со мной на кровати, развалившись поверх сползшего на пол одеяла, бесстыдно раскинув ноги, спала голая женщина. Она, задрав подбородок, храпела, в горле у нее булькало, как в кастрюле. Чужая женщина. Я покрылась потом, вспомнив ночь. Крепче сжала ком стального холода в кулаке. Я боялась разжать кулак. Боялась увидеть, что же я держу. Голая женщина, спавшая рядом со мной, тихо застонала. Пот тек по моему лбу. Я все вспомнила. Закусила губу. Разожми руку, дура! Ну же! Разожми! Женщина, простонав еще раз, более длинно и тягуче, внезапно дернулась всем телом и каменно застыла. Ее ступни странно вывернулись — пятками вперед. Я, дрожа, приподнялась в постели на локте. Я поняла, почему она храпела и клокотала. На горле, сбоку от гортани, у нее зияла маленькая сквозная ранка, будто от шила. Женщина была мертва. Холод захлестнул меня волной. Я стала задыхаться. Вылезти из-под одеяла! Бежать! Скорее! От замершей в ночи оргии, от пьяных спящих тел — они валяются на коврах там, в других комнатах, в этом незнакомом богатом доме, где я… Где я — что?! А ничего. Беги, Алка. Беги, пока ноги держат тебя. Бегать ты всегда умела быстро. Я, с железным шаром в руке, выбросила ноги из-под одеяла. Я все еще боялась разжать руку. Я все-таки разжала пальцы. Посмотрела. Бутон тюльпана. Выкованный из стали — из нержавейки, что ли?.. — массивный цветок. Мне стало страшно. Я осторожно положила железный бутон на одеяло. Снова посмотрела на нагую мертвую женщину. Секунду назад она еще была жива. У меня было ощущение, что вся кровь вытекла из ранки в ее шее в перины постели. Я одевалась быстро, судорожно, не отрывая от мертвой глаз. Одевшись, бессознательно протянула руку. Сунула странную железную игрушку в карман пиджака. Белый пиджак, лацканы — в пролитом вине. Красные разводы. Пятна. Будто кровь. Беги, Алка, а то скажут — ты ее убила. В овальном зеркале на стене мелькнули мои всклокоченные красные косы. Пусть все летит к черту. Это не я. Я не… Каблуки сапожек из тонкой телячьей кожи процокали по гладкому паркету. Я пятилась к двери. Нашарила рукой ручку. Круглое, стальное над ладонью. Опять. Я толкнула плечом дверь. Прошла через огромную комнату, с картинами по стенам, с коврами на полу, огибая валявшихся на коврах — обнаженных, полуодетых, сверкающих золотыми браслетами часов на запястьях, извергающих из храпящих ртов густой перегар. Только бы никто не проснулся. Не проснулся никто. Задыхаясь, я с трудом открыла замок. Спустилась по лестнице. Господи, как хорошо, что в ворохе одежд я смогла разыскать свою короткую лисью шубку. Да, шубейка не фонтан. Лиса — это не богато, это не дорого. Роскошью от меня не несет за версту, это правда. Как я тут оказалась?! Что я тут делала?! Есть ли у меня с собой деньги… или я все просадила… вчера?!.. Я сунула руку в карман. В кулаке торчали мятые, скомканные баксы. Скорее отсюда. Скорее к себе в квартирку. В свою нищую халупу. Скорей! — Такси!.. Машина мазнула около моих ног красным языком огня, пыхнула в лицо парами бензина. — Куда, красотка?.. — В Столешников… быстрее!.. — Щас, на пожар, что ли… В Столешников из Раменок, пожалуй, вмиг домчишься!. |
