Все бурно обсуждали телеграмму, посланную государю председателем Думы Родзянко. В ней говорилось о царящей в столице анархии, о перебоях с транспортом, дровами и продовольствием, общем недовольстве, беспорядочной стрельбе в общественных местах, армейских мятежах, о необходимости нового правительства народного доверия, о том, что промедление смерти подобно и в этот грозный час остается только уповать на Бога, дабы народный гнев не обрушился на венценосную голову. Ходили слухи о роспуске Думы, о том, что думцы, не желающие роспуска, формируют временное правительство.

В понедельник 12 марта солдаты Преображенского полка отказались стрелять в протестующих рабочих. Вместо этого они расстреляли своих офицеров. Волынский полк, брошенный на подавление бунта, присоединился к мятежникам. Рабочие, революционно настроенные учителя, начинающие журналисты призывали к актам гражданского неповиновения и даже к штурму Арсенала. Вскоре рабочие начали вооружаться и пробовать на зуб колечки гранат. Для подавления мятежа были брошены дополнительные полки, но все они, Литовский, Саперный и другие, всего около двадцати пяти тысяч солдат, присоединились к восставшим.

Людмила, ее тетушка и Юрочка ничего этого не знали. Из своих окон они видели только конькобежцев на Фонтанке. Приятельница тетушки, которая прибежала с рыбного рынка и, воняя скумбрией и подгнившей свеклой, вскарабкалась, задыхаясь, к ним на этаж, сообщила, что здание суда горит и окружено баррикадами. Более того, рабочие, солдаты и студенты открыли тюрьмы. Она видела, как огромная толпа бежала к Выборгской стороне, собираясь поджечь «Кресты».

– Как, жечь арестантов? – закричала тетушка.

– Да нет, они их хотят всех выпустить, а потом сжечь тюрьму.

– Бежим, Людмила, – взвизгнула тетушка. – Скорее. Бедный мой Борис!

Они с трудом прорвались сквозь толпу. Казак с красной повязкой на папахе качался в стременах и кричал, рассекая шашкой хрустальный воздух:

– Граждане, помогайте войскам. Вспомните Францию! Да здравствует великая революция!

В ответ застрекотал пулемет.

– Бежим отсюда! – крикнула Людмила, но вдруг, получив удар в правую ягодицу, повалилась в грязный снег. Она поняла, что стряслось, когда услышала вой тетушки: «Ранили, ранили!», и уткнулась носом в серый утоптанный снег. Перед глазами мелькали копыта. Она чувствовала, что теряет кровь, но боли не было. Стоял резкий запах порохового дыма. Потом ее подняли чьи-то сильные руки, пахнувшие потом и табаком.

– Уберите женщин и детей! – кричал кто-то.

Появилась карета «скорой помощи». Людмилу погрузили вместе с другими ранеными и увезли в Раевскую больницу.

В больнице доктор Караулов сделал инъекцию кокаина для обезболивания и извлек из раны блестящие металлические осколки.

– Все извлечь не удалось, – с огорчением сказал он, подбрасывая их на своей волосатой руке. – Придется вам, голубушка, до конца дней носить в себе сувениры неудавшейся революции. Вы уж не обижайтесь, сударыня, но женская ягодица жирнее мужской, мужчины жилистее, так что ничего жизненно важного не задето. Пока не заживет, поспите на здоровой стороне. Мы вас тут долго не продержим. Скоро мы все станем обращаться друг к другу «товарищ», господа останутся в прошлом, – добавил напоследок доктор, чтобы продемонстрировать, на чьей он стороне.

Тетя Аня и освобожденный из тюрьмы дядя Борис навестили ее в больнице. Дядя, невысокий, крепкий и энергичный, чем-то похожий на ее бедного покойного мужа, только гораздо старше, прежде работал контролером на складе. Он крепко обнял Людмилу и рассказал ей последние новости. Гарнизон Петропавловской крепости восстал, полицейские участки горят, архивы жандармерии уничтожены.

– Но самое главное, – говорил он с блеском в глазах, – политическая охранка разгромлена и все ее архивы публично сожжены.