— Бывает, — слабо отозвался я. Мне хотелось есть.

— Обаятельный начальничек, да?

— Симпатяга, — кивнул я. — На пионервожатого похож. «Проходите, располагайтесь, здесь — кормушка, здесь — кроватки…»

— И проводил до каждой двери, — с умилением вздохнул Щербатин.

— Странно только, почему он здесь, если все остальные — на болотах?

— Ну… На то он и начальник. А знаешь, Беня, мне кажется, мы тоже сможем здесь тепло устроиться.

— Неужели успел договориться?

— Пока не успел. Но, думаю, договорюсь.

— О чем?

— Пока не знаю. Но эта привольная атмосфера мне смутно знакома. Типичная стройка века. Ты, Беня, знаешь, что такое стройка века?

— Это когда много народа и никто ничего не понимает, но все делают что-то важное.

— В общем, верно. Это когда центр отписывает вагоны денег, надеясь на порядочность и самоотверженный труд исполнителей. А исполнители надеются, что денег еще много, и особо не напрягаются.

— Но это же война, а не стройка.

Щербатин на секунду замолк, прислушиваясь. Видимо, при слове «война» ему захотелось услышать гром разрывов. Но слышен был только шум дождя, колотящего в железную крышу.

— Война… — повторил Щербатин. — В наше время, Беня, война ничем не отличается от стройки века. Те же инвестиции и те же дивиденды. Ресурсы. Оборотные средства. Тот же бардак. Разница лишь в том, что войну инвестирует государство — самый необразованный и недалекий бизнесмен.

— Это у нас, — возразил я.

— У нас, — кивнул Щербатин. И обвел вокруг руками. — А это все — тоже «у нас». Это тоже наш мир — по праву, по закону. И люди здесь точно такие же — ну, ничем не лучше.

— Наш мир… — кисло усмехнулся я. Сомнительная истина.

— Да, наш. Каждый попрошайка из подворотни теоретически имеет право стать гражданином Цивилизации. Просто мы с тобой, Беня, и наши земляки — мы все живем на отшибе и мало об этом знаем. И о нас мало кто знает — мы никому не интересны. Мы ничем не можем их удивить или обогатить. Разве что искусством…

— Искусством? — оживился я. — Так ведь я как раз…

— Что? — с легким презрением проговорил мой приятель. — Что ты «как раз»? Надеешься продать им свои стишки? Ну, попробуй. В армии это популярно. Говорят, солдаты любят посылать девчонкам стихи — можешь стать ротным сочинителем. «Вспоминай во сне солдата — он в дозоре с автоматом». Пол-уцим за страницу, первое холо лет через десять…

— Ладно, хватит трепаться! Объясни все-таки, как ты надеешься тут устроиться?

— Да мало ли! Хотя бы стоять в кормушке. Или выдавать белые носки. Или у тумбочки — стеречь знамя полка!

— Мне уже все равно, — глухо проговорил я.

— Это тебе сейчас все равно, — ядовито усмехнулся Щербатин. — Это пока под огнем в грязи не валялся, все равно.

— Можно подумать, ты валялся, — фыркнул я.

— Мальчик мой! — Щербатин заметно занервничал. — Не забудь, кто я! Вернее, кем был. Я в таких местах валялся, где ты скончался бы, не приходя в сознание. От страха.

— Ну и что? Я тоже валялся.

— Не сомневаюсь. Могу даже угадать, где именно…

Мы вроде бы ссорились, вроде бы просто разговаривали.