(Но ту - обеспложенную, обезлюженную - ещё щемливее любишь. Приходит отчётливо: вот за это-то Среднерусье не жалко и умереть. Особенно - после болот Северо-Западного.)

А по немецкую сторону едва мы шагнули и видим: живут!

В погребе смотрят на нас с опаской. Нет, не выгоняем, свои:

- Придётся, друзья, придётся потесниться вам поглубже. А спереди - мы тут займём.

Бабы - мужиков нет, старик древний, ребятня - мягко охают: куды подвигаться? Но лица все такие родные. И рады, что не гоним вовсе.

- Да щас вам ребята мешки-корзины туда перекинут повыше, один на один. Давай, ребята!

Как ни теснись, а места надо порядочно: и для самого прибора и для четырёх малых столиков складных. Но, кажется, поместимся.

Выбрать место центральной - это был первый подгоняющий вихрь. Теперь второй: скорей спускать станцию в подвал. На это с нами и силы приехали: Дугин и Блохин - два сменных оператора на центральном приборе, и ещё из вычислительного взвода.

Пошёл наверх.

С востока обещательная розовость уже поднялась до вершины неба. И так выявились, до тех пор не видные, редкие перистые облачка.

Но - обещательно же возникает и самолётный гул. Как надоели, проклятые, до чего пригнетают.

А - нет. Нет-нет! Наши летят!

С этой весны - наши всё чаще в небе. И мы распрямляемся. В обороне стояли - ночами, в далёкий бомбовый налёт, с груженым гудом всё чаще плыли большими группами наши дальние бомбардировщики. (И что мы так рады? ведь это - по нашим же русским городам.) Когда по Орлу- то и видели мы за шесть десятков вёрст: пересеченные прожекторные лучи, серебряные разрывы зениток, красные ракеты и молненные вспышки от бомбовых взрывов. А недавно узнали мы и торжествующие волны низкого возврата с ближней операции - ИЛов, штурмовиков, - и "ура" кричали им под крылья, это - прямая нам помощь тут, рядом.

Пролетают наши в высоте. Рассчитано точно, чтоб немцев заслепило: как раз выплывает край солнца.

Вычислительный взвод - слаженно работает, привыкли. Осторожно сняли из кузова центральный прибор, понесли вниз. И - столики за ним, и всё измерительно-чертёжное. А линейщики снаружи у подвала штабелюют проводные катушки с бирками постов: подключаться будем - тут, все линии потянем отсюда. А старшина Корнев, распорядительный хозяин, выбрал для кухни местечко - пониже в кустах, не слишком прикрыто, но одаль от изб: по избяному порядку вполне пройдутся сверху пулемётами. И около ж кустов указал шоферам рыть апарели для машин - и сам, здоровяк, им помогает: главно - хоть сколько-то принизить моторы в землю. Всё б это нам успеть поскорей.

Хожу, нервничаю, курю. Бессмысленно разворачиваю планшетку и снова, снова смотрю карту, хоть почти на память знаю.

Солнце взошло на полную. Облачка тают.

По склону от нас поднимается одна улица Выселок - уже и на ней нарыто свежих густо-чёрных воронок. А за малым овражком направо - плоская вторая улица. Там - батарейка семидесяти-шести развёрнута. Избы - как неживые: кто по погребам, кто в перелески подался. Ни одного дыма.

Ну же, ну же, Овсянников, да не столько же тут ходу.

А ведь идут! - открытой вереницей поднимаются из котловинки. И без бинокля чую, что - наши. Бодро идут, Овсянников ход задаёт. И вот сейчас, приблизятся, будет третий вихрь: каждый звукопост разберёт свою аппаратуру, катушки, свои вещмешки, свой сухой паёк - и за эти считанные минуты Овсянников должен по карте, уже на свою прикидку, уточнить места звукопостов; смеряя силы команд, назначить, кому первый, второй... пятый, и каждому начальнику звукопоста промахнуть отсюда по местности направление, как ему вести, чтоб не сбиться, азимут. А предупредителю - ещё особо. И вот эти десять-пятнадцать минут, пока вся батарея сгущена, - самые опасные.