«По крайней мере, все кончилось», — подумал он. Он сделал все, чего от него требовали, сейчас со шпионажем покончено и покончено также с ложью, с предательством, с постоянным ощущением собственной вины. «Ошибаешься, — подсказала ему совесть. — Твоя вина навсегда останется с тобою». За сделанное сегодня Бренну предстояло презирать себя до самой смерти. А если бы о его наушничестве стало известно людям, то весь мир запрезирал бы его как предателя. Как человека, который предал Фал-Грижни.

— Но у меня не осталось выбора, — произнес он вслух в пустой, хотя на самом деле и не совсем пустой комнате. Не было ни прощения, ни оправдания перед жителями Ланти-Юма, если его дела выплывут наружу. А они непременно выплывут наружу, если только он и впредь не будет помогать Глесс-Валледжу и этому гнусному Хаику Ульфу. Сеть, сплетенная Валледжем, захлестнула его надежно и крепко. Он сам ухитрился в ней запутаться, а выбраться не сможет до конца своих дней. Не исключено, горько подумал Бренн, что Валледж теперь в общении с ним обойдется и без помощи Присутствия. Так или иначе, молодой чародей уже повязан по рукам и по ногам.

Он обнаружил, что думает о Верран и о презрении, которое вспыхнуло бы в ее синих глазах, если бы она узнала про него всю правду. Но она никогда не узнает, потому что Глесс-Валледж и Хаик Ульф решили убить ее и ее нерожденное дитя. Всего через несколько часов ее бездыханный труп будет валяться в пылающем дворце. А убьют ее только за то, что она вышла замуж не за того человека.

На смену образу Верран перед его мысленным взором возник Фал-Грижни, и Бренн, к собственному изумлению, понял, что уже не питает ненависти к этому человеку — и довольно давно. В конце концов молодой человек мысленно взглянул со стороны на себя самого: Бренн Уэйт-Базеф, предатель и шпион. Жалкий, затравленный, не преуспевший даже в делах шпионажа. Какая горькая насмешка над тем, кто воображал, будто станет великим магом, но стал всего лишь креатурой Глесс-Валледжа, стал ею раз и навсегда…

Неужели у него нет выхода? Бренн прикинул собственные шансы и счел их удручающе ничтожными. Он мог бы напасть на Валледжа, но такое покушение наверняка ни к чему не приведет. Он мог бы сбежать из Ланти-Юма, но бегство не отменило бы зла, которое он уже успел причинить. Да и в любом случае — какая жизнь может быть вне Ланти-Юма? Он мог бы — и одна мысль об этом пролила бальзам на его душевные раны, — он мог бы убежать, мог бы выпутаться из зловещей сети, положив конец собственному существованию. У Бренна вдруг стало легко на душе — так легко, как он не мог уже и надеяться. А что, в конце концов, это выход! Просто, чисто… но опять-таки: самоубийство не отменило бы уже содеянного им зла и не спасло бы Верран. Оставалось только одно: ему необходимо предупредить об опасности Фал-Грижни и остальных, причем необходимо сделать это немедленно. Он быстро продумал эту возможность. В лучшем случае подобное предупреждение, сопряженное с саморазоблачением, окажется мучительным и позорным; в худшем — этого позора не допустит Присутствие. Он задумался над тем, в состоянии ли Присутствие и впрямь лишить его жизни. В состоянии оно или нет, но наверняка постарается сделать именно это.

За окном меж тем быстро темнело. Бренн принял решение. Он подошел к двери, открыл ее — и обнаружил двух гвардейцев.

— Пропустите меня, — потребовал он.

Они удивленно посмотрели на него, а один из гвардейцев ответил:

— Вас не велено выпускать.

— Вы что же, не понимаете, что я член ордена Избранных? — тихо спросил Бренн. — Еще раз говорю вам: пропустите меня.

Его черный плащ и присущая Бренну властность произвели, пожалуй, определенное впечатление на гвардейцев, потому что они встревоженно переглянулись.