Район особняков, окруженных садами, остался уже позади. Теперь Грижни проходил мимо лепящихся один к другому скромных домишек, мимо безмолвных в этот час рыночных площадей с их рядами заколоченных на ночь торговых будок, пока не вышел на площадь, залитую оранжевым светом, падающим от огромного костра. Площадь была полна народу; здесь шел митинг, слышались яростные голоса спорщиков и ораторов. Занятый собственными тревогами, Грижни почти не заметил ничего этого. Но тут его внимание привлекла к себе большая листовка, поднятая на шесте, как лозунг, над головами негодующей толпы. Это был последний по времени и самый яростный призыв союза патриотов. Фал-Грижни увидел собственный портрет в полный рост и в натуральную величину. Его карикатурный двойник вздымал с гримасой злобного торжества обоюдоострый меч. И оружие, и жест имели символический смысл — для лантийцев и лантийского искусства это была непременная атрибутика смерти. Из-под ног у карикатурного двойника Грижни в ужасе разбегались и расползались людские толпы. Все эти толпы растекались в разные стороны по изображенной на плакате карте города, а стоящая внизу подпись гласила: «Великий разрушитель». Дальнейшая часть текста была напечатана слишком мелко, чтобы ее можно было прочесть на расстоянии, но общий смысл листовки нельзя было не понять. А в руках у многих из собравшихся были уменьшенные копии той же листовки.

Грижни машинально остановился, и свет фонарей озарил его бледное лицо. Многие из стоящих рядом опознали его — и тут же поднялся тревожный и грозный гомон:

— Фал-Грижни здесь!

— Великий разрушитель!

— Царь демонов!

У Грижни не было времени на препирательства с лантийской чернью, да и место было явно неподходящим. Он пошел было дальше, но слишком поздно. Со всех сторон его окружили немного трусящие, но негодующие сограждане. Маг смерил их презрительным взглядом, словно мысленно заспорив с самим собой, обращать на них внимание или нет. А затем скомандовал:

— Разойдитесь! Я не могу здесь остаться.

— И можете, и должны, магистр Грижни, — язвительно ответили из толпы — голос принадлежал пекарю Белдо.

— Что вам нужно.

— Ответьте на несколько вопросов, Грижни. Вас изобличил союз патриотов, вы проиграли. Против вас выдвинуты десятки обвинений, а раз уж вы оказались здесь, то извольте на них ответить.

Фал-Грижни поглядел на пекаря и его дружков с ледяным недоумением.

— Вы забываетесь. Не так выдвигают обвинения против члена ордена Избранных и лантийского аристократа. Возможно, я соизволю ответить на вопросы, заданные трибуналом, состоящим из людей, равных мне по званию, но уж никак не ниже. Более того, я отказываюсь признавать законность любых обвинений, предъявленных анонимно, под фиктивным именем какого-то союза патриотов. Такие обвинения ничего не стоят.

— Мы знаем, что вы ненавидите простых людей, магистр.

— Я не питаю ненависти к простому народу, но разговаривать с ним сейчас не собираюсь. Расступитесь.

— Друзья, — выкрикнул Белдо. — Фал-Грижни брезгует отвечать на наши обвинения. Даже за людей нас не считает!

Гневные выкрики прокатились по толпе, но Фал-Грижни и бровью не повел.

— Мы знаем, что вы содеяли, магистр, и никуда вы отсюда не уйдете, пока не ответите на наши вопросы!

Фал-Грижни, окинув взглядом яростную толпу, преградившую ему дорогу, ответил:

— Объяснить я вам могу лишь одно. Я спешу по делу чрезвычайной срочности и не могу допустить того, чтобы меня задерживали.