Томас отнюдь не был бесстрастным человеком, и воспоминание о том случае бросало его в жар. Эта девушка порой приводила его в бешенство и в то же время вызывала в нем чувство гордости. Но он никогда ни словом, ни жестом не давал ей понять, что гордится ею; от него она получала больше побоев, чем улыбок, слышала больше брани, чем добрых слов.

Джейн была для отца источником постоянной тревоги. Томас надеялся выбить из нее дерзость, но Джейн была не из тех, кто покорно сносит наказание, и ему часто приходилось привязывать ее к столбу, который он обычно использовал для порки слуг. Она почти никогда не плакала, лишь смотрела на него со жгучей ненавистью. Однако ее ненависть исчезала быстро, так как Джейн была неспособна долго носить в себе обиду. А что случалось после экзекуций? Все домочадцы ополчались против него. Не то чтобы кто-то из них осмеливался выразить протест в открытую; это было бы все равно что самому напроситься на порку, а у них хватало ума не рисковать, ибо если уж Том Уэйнстэд порол, то делал это не жалея сил. Но отсылая Джейн после очередного наказания в ее комнату и приказывая держать ее там на воде и хлебе, он прекрасно знал, что повар и Кейт договорятся между собой и постараются тайно доставить ей самые изысканные лакомства. Что касается Кейт, то она просто обожала хозяйку. Кейт была глупа. Ему не следовало брать ее в дом. «Клянусь Пресвятой Девой, – думал он с досадой в таких случаях, – малейший проступок с ее стороны, и я вышвырну ее вон».

Но это была пустая угроза. Он знал, что рука у него не поднимется выгнать эту женщину. Конечно, время и злоключения отложили отпечаток на лице Кейт, но когда-то она была весьма недурна собой. А мужчина есть мужчина, и даже если он весьма уважаемый торговец дорогими тканями… тем более – вдовец, кем Томас был уже несколько лет, вполне может себе позволить согрешить разок-другой.

– Держи свечу выше, болван, – закричал он на Джефферса, – и не капай на меня воском!

Джефферс сделал обиженный вид, хотя в действительности брань вовсе не задела его. Все домочадцы давно знали, что внезапные вспышки гнева у хозяина вызваны скорее его собственными мыслями, чем проступками тех, кого он бранит. Уэйнстэд глянул из-под своих кустистых бровей в смиренные глаза Джефферса.

– И запомни, когда мы будем сидеть за столом, следи, чтобы бокал миссис Блейг был все время наполнен. Она любит ликеры, но ей нравится, когда ее упрашивают выпить.

– Слушаюсь, хозяин, – ответил Джефферс; и оба они от души посмеялись над госпожой Блейг.

– А что до моего друга Уильяма Шора, то мы должны выложиться перед ним. Мне думается, он знает толк в хорошем вине, хотя иногда употребляет его чрезмерно.

– Слушаюсь, хозяин.

Упоминание имени Уильяма Шора вновь подняло у купца настроение. Он не просто так поддерживал дружбу с ювелиром, от сегодняшнего ужина зависело очень многое. Томас тщательно все продумал. Их будет четверо: Шор и миссис Блейг, он сам и его дочь. А во время ужина и после него Томасу придется держать ушки на макушке.

Ему хотелось найти Джейн хорошую партию и передать ее будущему мужу невинной девушкой. Он бы так и сказал другу Уиллу: «Томас Уэйнстэд снимает с себя ответственность. Теперь она перекладывается на тебя, Уилл Шор».

Шор, несомненно, будет превосходным зятем. Но не замахнулся ли купец слишком высоко? Что ж, вполне возможно. Но ведь он предлагает хороший товар. Золотых дел мастера – такие, как Шор, – были важными людьми в Сити, они считались самыми богатыми и уважаемыми купцами, общавшимися со знатью, а порой и с членами королевской семьи. Шор жил в прекрасном доме на Ломбардной улице, имел процветающее дело и слыл человеком состоятельным, занимавшим прочное положение в обществе. Он уже вошел в брачный возраст – ему исполнилось двадцать восемь лет, и поскольку он был благочестив и не мог позволить себе легкомысленное поведение, ему было самое время подыскивать себе жену.