«Хорошо!»

«Ступайте! Я сделаю все, чтобы его возвращение не нарушило наших планов».

«Еще лучше!»

«Не беспокойтесь. И идите, я слышу на лестнице его шаги».

Я выскочил в соседнюю комнату. Она тем временем выбросила в открытое окно фарфоровую тарелку и серебряный столовый прибор, которые могли выдать мое присутствие, затем достала спрятанный у нее на груди шитый серебром мешочек, вынула из него маленький флакон с зеленоватой жидкостью и пролила несколько капель на пирожные, составлявшие вершину лежавшей на блюде пирамиды. После этого она встала и направилась к двери, но успела проделать лишь половину пути, когда дверь отворилась.

Тот, кого она назвала гадким метисом, оказался красивым индийцем с кожей цвета флорентийской бронзы и короткой курчавой бородой.

Он был одет в богатый мусульманский костюм, хотя, кажется, был христианином.

— Ах, сударь, — перебил сам себя папаша Олифус. — Не знаю, хорошо ли вы изучили женщин, но, по-моему, чем красивее женщины — все равно, земные или морские, — чем они красивее, тем более лживыми и лицемерными тварями оказываются. Вот и эта красавица улыбалась своему мужу точно так же, как за минуту до того улыбалась мне. Но, несмотря на ее приветливость, он казался озабоченным. Вначале он огляделся, затем принюхался, словно людоед в поисках свежей плоти. Мне показалось, что он смотрит на дверь соседней комнаты. Он сделал шаг вперед — я отступил на два назад. Он коснулся ключа в двери — я с балкона перебрался на дерево с густой листвой. Увидев над своей головой черную тень, я затаил дыхание; тень исчезла. Снова вздохнув полной грудью и осторожно подтянувшись, я выставил голову над перилами балкона: там никого не было.

Тогда меня одолело любопытство; мне захотелось взглянуть, что делается в комнате, которую я только что покинул. Проворно и ловко, как положено моряку, я перебрался на балкон и на цыпочках подошел к двери, оставшейся приоткрытой.

Супруги сидели за столом, жена нежно обнимала мужа, а тот с жадностью поглощал обрызганные зеленой жидкостью пирожные.

Муж сидел ко мне спиной, жена повернулась в профиль. Она заметила мое лицо через приоткрытую дверь и подмигнула мне, как бы желая сказать: «Вот увидите, что сейчас произойдет».

И правда, в ту же минуту, подняв стакан, муж с жаром начал произносить тост. Выпив за здоровье жены, он затянул песню; изображая оркестр с помощью бутылок и тарелок, он стучал по ним ножом. Наконец он встал и принялся плясать танец баядерок, пытаясь задрапироваться салфеткой.

Тогда жена, поднявшись из-за стола, спокойно подошла к двери, из-за которой я украдкой смотрел на это странное зрелище, открыла ее и сказала:

«Входите».

«Входите… входите… Это очень мило, — пробормотал я. — Но…»

«Да идите же! — она потянула меня за руку. — Входите, раз я говорю, что можно!»

Пожав плечами, я последовал за ней.

В самом деле, ее муж, казалось, полностью был поглощен своим танцем и продолжал солировать на все лады, грациозно размахивая салфеткой.

Поскольку незначительные размеры ее не позволяли ему драпироваться так, чтобы его изящные позы, как полагается в этом танце, были полускрыты, он размотал свой тюрбан и стал изображать танец с шалью.

Тем временем его жена провела меня к той кушетке, на которой лежала перед моим приходом. На все мои вопросы она отвечала лишь пожатием плеч.

Видя это, я перестал спрашивать.

Танец мужа продолжался три четверти часа. Казалось, он уже позабавился от души и поэтому, вдоволь наплясавшись, захрапел, гудя, словно органная труба.

Воспользовавшись этим, я попросил объяснить мне, что это за зеленая жидкость, капельки которой на пирожных, как мне показалось, вызвали у ее мужа такую страсть к танцам и пению.